Page 817 - Архипелаг ГУЛаг
P. 817

аврал: на переоценку товаров. В ночь с 31 марта на 1 апреля райпо, что ни год, охватывалось
               агонией, и никогда не хватало и не могло хватить людей. Надо было: все товары учесть (и
               обнаружить  воров–продавцов,  но  не  для  отдачи  их  под  суд),  переоценить —  и  с  утра  уже
               торговать по новым ценам, очень выгодным для  трудящихся. А огромная пустыня нашего
               района имела железнодорожных путей и шоссе— ноль километров, и в глубинных магазинах
               эти очень выгодные для трудящихся цены никак не  удавалось осуществить раньше 1 мая:
               сквозной  месяц  все  магазины  вообще  не  торговали,  пока  в  райпо  подсчитывались  и
               утверждались ведомости, пока их доставляли на верблюдах. Но в самом–то райцентре хоть
               предмайскую ж торговлю надо было не срывать!
                     К  нашему  приходу  в  райпо  над  этим  уже  сидело  человек  пятнадцать —  штатных  и
               привлечённых. Простыни ведомостей на плохой бумаге лежали на всех столах, и слышалось
               только щёлканье счётов, на которых опытные бухгалтеры и умножали и делили, да деловое
               переругивание. Тут же посадили работать и нас. Умножать и делить на бумажке мне сразу
               надоело,  я  запросил  арифмометр.  В  райпо  не  было  ни одного,  да  никто  не  умел  на нём  и
               работать,  но  кто–то  вспомнил,  что  видел  в  шкафу  районного  статуправления  какую–то
               машинку с цифрами, только и там никто на ней не работал. Позвонили, сходили, принесли. Я
               стал  трещать  и  быстро  усеивать  колонки,  ведущие  бухгалтеры—  враждебно  на  меня
               коситься: не конкурент ли?
                     Я же крутил и думал про себя: как быстро зэк наглеет, или, выражаясь литературным
               языком,  как  быстро  растут  человеческие  потребности.  Я  недоволен,  что  меня оторвали от
               пьесы, слагаемой в тёмной конуре; я недоволен, что меня не взяли в школу; недоволен, что
               меня  насильно  заставили…  что  же?  ковырять  мёрзлую  землю?  месить  ногами  саманы  в
               ледяной воде? — нет, меня насильно посадили за чистый стол крутить ручку арифмометра и
               вписывать цифры в столбец. Да если бы в начале моей лагерной отсидки мне предложили бы
               эту блаженную работу выполнять весь срок по 12 часов в день бесплатно, — я бы ликовал!
               Но вот мне платят за эту работу 450 рублей, я теперь буду и литр молока брать ежедень, а я
               нос ворочу — не маловато ли?
                     Так неделю увязало райпо в переоценке (тут надо было верно определять для каждого
               товара его группу по общему понижению и ещё группу по  удорожанию для деревни), — и
               всё ни один магазин не мог начать торговать. Тогда жирный председатель, сам первейший
               бездельник, собрал всех нас в свой торжественный кабинет и сказал:
                     — Так вот что. Последний вывод медицина, что человек совсем не нужен спать восемь
               часов. Абсолютно достаточно — четыре часа! Поэтому приказываю: начало работы — семь
               утра, конец— два часа ночи, перерыв на обед час и на ужин час.
                     И  кажется,  никто  из  нас  в  этой  оглушающей  тираде  ничего  смешного  не  нашёл,  а
               только жуткое. Все съёжились, молчали и лишь осмелились обсудить, с какого часа лучше
               ужинный перерыв.
                     Да, вот она, та судьба ссыльных, о которой меня предупреждали, из таких приказов она
               и состоит. Все сидящие здесь—  ссыльные, они дрожат за место; уволенные, они долго не
               найдут  себе  в  Кок–Тереке  другого.  И  в  конце  концов,  это  же —  не  лично  для  директора,
               это — для страны, это — надо. И последний вывод медицины им кажется довольно сносным.
                     Ах, сейчас бы встать и высмеять этого самодовольного кабана! Раз бы единый отвести
               душу!  Но  это  была  бы  чистая  «антисоветская  агитация» —  призыв  к  срыву  важнейшего
               мероприятия.  Так  всю  жизнь  переходишь  из  состояния  в  состояние —  ученик,  студент,
               гражданин, солдат, заключённый, ссыльный, — и всегда есть веская сила у начальства, а ты
               должен гнуться и молчать.
                     Скажи он — до десяти вечера, я бы сидел. Но предлагал он нам — сухой расстрел, мне
               предлагал: здесь, на воле — и перестать писать! Нет уж, будь ты проклят, и снижение цен
               вместе с тобой. Лагерь подсказывал мне выход: не говорить против, а молча против делать.
               Со всеми вместе я покорно выслушал приказ, а в пять вечера встал из–за стола— и ушёл. И
               вернулся только в девять утра. Коллеги мои уже все  сидели, считали или делали вид, что
               считают. Как на дикого, смотрели на меня. Маковоз, скрытно одобряя мой поступок, но сам
   812   813   814   815   816   817   818   819   820   821   822