Page 829 - Архипелаг ГУЛаг

воображайте, что вы свободный гражданин».
Таких оставшихся при лагере благоразумных зэков, добровольно избравших тюрьму
как разновидность свободы, и сейчас ещё по всем глухоманям, в каких–нибудь Ныроб–ских
или Нарымских районах— сотни тысяч. Им и садиться опять— вроде легче: всё рядом.
Да на Колыме особенного и выбора не было: там ведь народ держали. Освобождаясь,
зэк тут же подписывал добровольное обязательство: работать вДальстрое и дальше
(разрешение выехать «на материк» было на Колыме ещё трудней получить, чем
освобождение). Вот на беду свою кончила срок Н.В. Суровцева. Ещё вчера она работала в
детгородке — тепло и сытно, сегодня гонят её на полевые работы, нет другого ничего. Ещё
вчера она имела гарантированную койку и пайку — сегодня пайки нет, крыши над головой
нет, и бредёт она в развалившийся дом с прогнившими полами (это на Колыме!). Спасибо
подругам из детгородка: они ещё долго «подбрасывают» ей на волю пайки. «Гнёт вольного
состояния» — вот как назвала она свои новые ощущения. Лишь постепенно утверждается
она на ногах и даже становится… домовладелицей! Вот стоит она (фото 5) гордо около своей
хибарки, которую не всякая бы собака одобрила.
Чтоб не думал читатель, что дело здесь в заклятой Колыме, перенесёмся на Воркуту и
посмотрим на типичный барак ВГС (Временное Гражданское Строительство), в котором
живут благоустроенные вольные, — ну, из бывших зэков, разумеется (фото 6).
Так что не самой плохой формой освобождения было и освобождение М.П.Якубовича:
под Карагандою переоборудовали тюрьму в инвалидный дом (Тихоновский дом), — и вот в
этот инвалидный дом, под надзор и без права выезжать, его и «освободили».
Рудковский, никуда не принятый («пережил не меньше, чем в лагерях»), поехал на
кустанайскую целину («там можно было встретить кого угодно»). — И.В. Швед оглох,
составляя поезда в Норильске при любой вьюге; потом работал кочегаром по 12 часов в
сутки. Но справок–то нет! В собесе пожимают плечами: «представьте свидетелей». Моржи
нам свидетели… — И.С.Карпунич отбыл двадцать лет на Колыме, измучен и болен. Но к 60
годам у него нет «двадцати пяти лет работы по найму» — и пенсии нет. Чем дольше сидел
человек в лагере, тем он больней, и тем меньше стажа, тем меньше надежды на пенсию 500 .
Ведь нет же у нас, как в Англии, «общества помощи бывшим заключённым». Даже и
вообразить такую ересь страшно.
Пишут так: «в лагере был один день Ивана Денисовича, а на воле — второй».
Но позвольте! Но кажется же, с тех пор восходило солнце свободы? И простирались
руки к обездоленным: «Это не повторитсяЬ И даже, кажется, слёзы капали на съездовские
трибуны?
Жуков (из Коврова): «Я стал не на ноги, а хоть немного на колени». Но: «Ярлык
лагерника висит на нас, и под первое же сокращение попадаем мы». — П.Г.Тихонов:
«Реабилитирован, работаю в научно–исследовательском институте, а всё же лагерь как бы
продолжается. Те самые олухи, которые были начальниками лагерей», опять в силе над
ним. — Г.Ф.Попов: «Что бы ни говорилось, что бы ни писалось, а стоит моим коллегам
узнать, что я сидел, и как бы нечаянно отворачиваются».
Нет, силён бес! Отчизна советская такова: чтоб на сажень толкнуть её глубже в
тиранию, — довольно только брови нахмурить, только кашлянуть. Чтоб на вершок
перетянуть её к свободе, — надо впрячь сто волов и каждого своим батогом донимать:
«Понимай, куда тянешь! Понимай, куда тянешь!»
А форма реабилитации? Старухе Ч–ной приходит грубая повестка: «явиться завтра в
милицию к 10 часам утра». Больше ничего! Дочь её бежит с повесткой накануне вечером: «Я

500 Сегодня и бытовикам приходится так же. А.И. Бурлаке в ананьев–ском райкоме ответили: «У нас не
отдел кадров», в прокуратуре: «Этим не занимаемся», в горсовете: «Ждите». Был без работы 5 месяцев (1964).
С П.К.Егорова в Новороссийске (1965) сразу же взяли подписку о выезде в 24 часа. Показал в горисполкоме
лагерную грамоту «за отличную работу» — посмеялись. Секретарь горкома просто выгнал. Тогда пошёл, дал
взятку— и остался в Новороссийске.