Page 855 - Архипелаг ГУЛаг

попечение о морском флоте Сукарно и гвардии Кваме Нкрумы! Хотя бы сесть да затылок
почесать: как же нам быть? Почему наши лучшие в мире законы отвергаются миллионами
наших граждан? Что заставляет их лезть в это гибельное ярмо, и чем невыносимее ярмо —
тем ещё гуще лезут? Да как, чтобы этот поток иссяк? Да, может, законы наши — не те, что
надо? (А тут бы не обошлось подумать о школе задёрганной, о деревне запущенной и о
многом том, что называется просто несправедливостью без всяких классовых категорий.) Да
тех, уже попавших, как нам к жизни вернуть? — не дешёвым размахом «ворошиловской»
амнистии, а душевным разбором каждого павшего — и дела его, и личности.
Ну, кончать Архипелаг — надо или нет? Или он — навеки? Сорок лет он гнил в нашем
теле, — хватит?
Нет, оказывается! Нет, не хватит! Мозговые извилины напрягать — лень, а в душе и
вовсе ничего не отзванивает. Пусть Архипелаг ещё на сорок лет останется, а мы займёмся
Асуанской плотиной и воссоединением арабов!
Историкам, привлечённым к 10–летнему царствованию Никиты Хрущёва, когда вдруг
как бы перестали действовать некие физические законы, к которым мы привыкли; когда
предметы стали на диво двигаться против сил поля и против сил тяжести, — нельзя будет не
поразиться, как много возможностей на короткое время сошлось в этих руках и как
возможности эти использовались словно бы в игру, в шутку, а потом покидались беспечно.
Удостоенный первой после Сталина силы в нашей истории — уже ослабленной, но ещё
огромной силы, — он пользовался ею, как тот крыловский Мишка на поляне, перекатывая
чурбан без цели и пользы. Дано ему было втрое и впятеро твёрже и дальше прочертить
освобождение страны — он покинул это, как забаву, не понимая своей задачи, покинул для
космоса, для кукурузы, для кубинских ракет, берлинских ультиматумов, для преследования
Церкви, для разделения обкомов, для борьбы с абстракционистами.
Ничего никогда он не доводил до конца — и меньше всего дело свободы. Нужно было
натравить его на интеллигенцию? — ничего не было проще. Нужно было его руками,
разгромившими сталинские лагеря, — лагеря же теперь и укрепить? — это было легко
достигнуто. И — когда?
В 1956 году— году XX съезда — уже были изданы первые ограничительные
распоряжения по лагерному режиму! Они продолжены в 1957 году— году прихода Хрущёва
к полной безраздельной власти.
Но сословие Практических Работников ещё не было удовлетворено. И, чуя победу оно
шло в контратаку: так жить нельзя! Лагерная система — опора советской власти, а она
гибнет!
Главное воздействие, конечно, велось негласно— там где–то за банкетным столом, в
салоне самолёта и на лодочной дачной прогулке, но и наружу эти действия иногда
прорывались— то выступлением «депутата» Б.И. Самсонова на сессии Верховного Совета
(декабрь 1958): заключённые–де живут слишком хорошо, они довольны (!) питанием (а
должны быть постоянно недовольны…), с ними слишком хорошо обращаются. (Ив
«парламенте», не признавшем свою прежнюю вину, никто, конечно, Самсонову не
отповедал.) То — сокрушительной газетной статьёю о «человеке за решёткой» (1960).
И, поддавшись этому давлению; ни во что не вникнув; не задумавшись, что не
увеличилась же преступность за эти пять лет (а если увеличилась, то надо искать причин в
государственной системе); не соотнеся эти новые меры со своею же верой в торжественное
наступление коммунизма, не изучив дела в подробностях, не посмотрев своими глазами, —
этот проведший «всю жизнь в дороге» царь легко подписал наряд на гвозди, быстро
сколотившие эшафот в его прежней форме и прочности.
И всё это произошло в тот самый 1961 год, когда Никита сделал ещё один последний
лебединый порыв вырвать телегу свободы в облака. Именно в 1961 году— году XXII
съезда — был издан указ о смертной казни в лагерях «за террор против исправившихся (то
бишь против стукачей) и против надзорсостава» (да его и не было никогда!) и утверждены
были пленумом Верховного Суда (июнь 1961) четыре лагерных режима — теперь уже не