Page 851 - Архипелаг ГУЛаг

Глава 2. ПРАВИТЕЛИ МЕНЯЮТСЯ, АРХИПЕЛАГ ОСТАЁТСЯ

Надо думать, Особые лагеря были из любимых детищ позднего сталинского ума. После
стольких воспитательных и наказательных исканий наконец родилось это зрелое
совершенство: эта однообразная, пронумерованная, сухочленённая организация,
психологически уже изъятая из тела матери–Родины, имеющая вход, но не выход,
поглощающая только врагов, выдающая только производственные ценности и трупы. Трудно
даже себе представить ту авторскую боль, которую испытал бы Дальновидный Зодчий, если
бы стал свидетелем банкротства ещё и этой своей великой системы. Она уже при нём
сотрясалась, давала вспышки, покрывалась трещинами — но, вероятно, докладов о том не
было сделано ему из осторожности. Система Особых лагерей, сперва инертная,
малоподвижная, неугрожающая, — быстро испытывала внутренний разогрев и в несколько
лет перешла в состояние вулканической лавы. Проживи Корифей ещё год–полтора — и
никак не утаить было бы от него этих взрывов, и на его утомлённую старческую мысль легла
бы тяжесть ещё нового решения: отказаться от любимой затеи и снова перемешать лагеря
или же, напротив, завершить её систематическим перестрелом всех литерных тысяч.
Но, навзрыд оплакиваемый, Мыслитель умер несколько прежде того (фото 8). Умерев
же, вскоре с грохотом потащил за собою костенеющей рукой и своего ещё румяного, ещё
полного сил и воли сподвижника — министра этих самых обширных, запутанных,
неразрешимых внутренних дел.
И падение Шефа Архипелага трагически ускорило развал Особых лагерей. (Какая это
была историческая непоправимая ошибка! Разве можно было потрошить министра
интимных дел! Разве можно было ляпать мазут на небесные погоны?!)
Величайшее открытие лагерной мысли XX века — лоскуты номеров — были поспешно
отпороты, заброшены и забыты! Уже от этого Особлаги потеряли свою строгую
единообраз–ность. Да что там, если решётки с барачных окон и замки с дверей тоже были
сняты, и Особлаги потеряли приятные тюремные особенности, отличавшие их от ИТЛ. (С
решётками, наверное, поспешили— но и опаздывать было нельзя, такое время, что надо
было отмежеваться!) Как ни жаль— но эки–бастузский каменный БУР, устоявший против
мятежников, теперь сломали и снесли вполне официально… 524 Да что там, если внезапно
освободили начисто из Особлагов — австрийцев, венгров, поляков, румын, мало считаясь с
их чёрными преступлениями, с их 15–и 25–летними сроками и тем самым подрывая в глазах
заключённых всю весомость приговоров. И сняты были ограничения переписки, благодаря
которым только и чувствовали себя особлаговцы по–настоящему заживо умершими. И даже
разрешили свидания! — страшно сказать: свидания!.. (И даже в мятежном Кенгире стали
строить для них отдельные маленькие домики.) Ничем не удерживаемый либерализм
настолько затопил недавние Особые лагеря, что заключённым разрешили носить причёски (и
алюминиевые миски с кухни стали исчезать для переделки на алюминиевые гребешки). И
вместо лицевых счетов и вместо особлаговских бон туземцам разрешили держать в руках
общегосударственные деньги и рассчитываться ими, как зазонным людям.
Беспечно, безрассудно разрушали ту систему, от которой сами же кормились, —
систему, которую плели, вязали и скручивали десятилетиями!
А закоренелые эти преступники — хоть сколько–нибудь смягчились от поблажек? Нет!
Напротив! Выявляя свою испорченность и неблагодарность, они усвоили глубоко неверное,
обидное и бессмысленное слово «бериевцы» — и теперь всегда, когда что–нибудь им не
нравилось, в выкриках честили им и добросовестных конвоиров, и терпеливых надзирателей,
и заботливых опекунов своих— лагерное руководство. Это не только было обидно для
сердец Практических Работников, но сразу после падения Берии это было даже и опасно,
потому что кем–то могло быть принято как исходная точка обвинения.

524 И лишили нас возможности открыть там музей.