Page 438 - Рассказы

– Благороднейшая тяга! Другого, паршивца, к бильярду тянет, ботифончик этакий
заложить, а избранные натуры непременно к литературе взор свой обращают или там к
музыке какой ни на есть. На какие языки переведены?
– Собственно, еще ни на какие…
– Так и запишем: «Две поэмы вышли в английском переводе в „Меркюр-де-Франс“».
Репортер откинул назад голову и с такой восторженной любовью и гордостью артиста
поглядел на четко выписанное им в памятной книжке название иностранного журнала, что у
Куколки не хватило духу протестовать.
– Кого из классиков лично знали: Тургенева, Достоевского, Гончарова?
– Помилуйте, меня и на свете тогда не было.
– Прискорбно. Строк тридцать похитила у меня эта ваша молодость. Впрочем, черкнем
штришок: «В бытность свою в Симбирске великий Тургенев взял однажды на руки
Шелковникова – тогда еще малютку – и пророчески воскликнул: „Вот мой продолжатель!“».
– Но… ведь этого… не было!
– А почем вы знаете? Вдруг было, да вы по младенчеству не обратили внимания. Ваш
любимый писатель?
– Пушкин.
– Так и занесем: «Пушкин и Достоевский». Говорят, роман пишете?
– Видите ли… я еще не знаю…
– Так-с. Тайна. Понимаю. Тайна – святое дело. Из какого быта? Я полагаю, насчет
оскудения интеллигенции. Э!
– Как вам сказать… – в отчаянии пробормотал Куколка.
– Так и запишем: «В будущем произведении жестоко бичуются уродливости русских
Рудиных, оторвавшихся от земли…» Курите?
– Ну, это такая деталь, что стоит ли указывать…
– Нет, мне бы, мне папироску. Ужасно курить хочется! Я в том смысле. Скажите еще
что-нибудь копеек на тридцать! Для округления.
Куколка беспомощно взглянул на него. Что ему сказать? У бедняги даже мелькнула
мысль предложить интервьюеру эти недостающие тридцать копеек наличными, но тот уже
вдохновенно перебил его:
– Спортом занимаетесь? Вы, по-моему, хороший боксер легкого веса. Нет? Ну, все
равно займетесь на свободе. «Наш собеседник очень увлекается, кроме литературы, и той
отраслью спорта, о которой еще знаменитый Расплюев отзывался: „Просвещенные
мореплаватели – и вдруг бокс“. Тот Расплюев, который в изображении артиста Давыдова
вырастает в…» Ну, во что он вырастает, я после допишу. Дома.
Он перечитал написанное и вытянул губы трубочкой.
– Гм… суховато немного вышло. Ну, я дома еще иллюминую; красочкой кое-где трону.
Ну, я побежал. Еще один фрукт на очереди. Посланник. Балканский вопрос. Рубля на четыре.
Счастливо оставаться. Еще папиросочку. Можно? Три? Ну, три! Или пять? Для округления.
Так, в Саратове родились? Чудный город. Обязательно побываю. Так сказать, на месте
преступления. Чудно! Пляж. Фактории. «Эх ты, Волга», – как говаривал покойный Степан
Разин. Эпос, а? До скорейшего.
Этот бедный поденщик пользовался в литературных кругах популярностью за одну
свою странную особенность: получив в конце месяца из редакции деньги – рублей
пятьдесят, – он, вместо того чтобы освежить свой туалет или расплатиться с пребывавшей в
хронической панике квартирной хозяйкой, вместо этого он брал лихача на дутых шинах,
мчался в «Аквариум», заказывал великолепный ужин в ложе, выходящей к сцене, пил
шампанское, закуривал «гавану» и, купив у продавщицы пук красных роз на деньги,
оставшиеся после уплаты по счету, барским жестом швырял цветы какой-нибудь пляшущей
на сцене испанке, после чего пешком возвращался домой, опустошенный, но бодрый,
бормоча себе под нос:
– По-великокняжески провел вечер! Ай да мы, Пегоносовы! Вот это жизнь! Красота!