Page 62 - Рассказы

То была странная процессия.
Впереди три человека тащили громадный четырехугольник с отверстием посередине, за
ними двое несли странный точеный стержень, а сзади замыкали шествие еще два человека с
каким-то подобием громадного глобуса и стеклянным матовым полушарием величиной с
крышу небольшого сарайчика.
– Что это? – с тайным страхом спросила мать.
– Лампа, – весело отвечал отец.
– А я думала – тумба для афиш.
– Не правда ли, – подхватил отец, – прегромадная вещь. Я и торговался полчаса, пока
мне не уступили.
Лампу установили рядом с умывальником. Она была ростом под потолок и вида самого
странного, на редкость неудобного – тяжелая, некрасивая, похожая на какое-то чудовищное
африканское растение.
– Ну, как думаешь, Алеша… Сколько она стоит?
– Три тысячи! – уверенно сказал Алеша.
– Ха-ха! А ты что скажешь, Варя? Мать, севши в уголку, беззвучно плакала.
С отца весь восторг сразу слетел, и он, обескураженный, подошел к матери, нагнулся и
нежно поцеловал ее в голову.
– Эх, Варя! Ты ничего не понимаешь!.. Васька! Сколько, по-твоему, должна стоить
такая лампа?
– Семь тысяч, – сказал я, обойдя вокруг лампы. – По крайней мере, я дал бы за нее
столько, лишь бы ее отсюда убрали.
– Много ты понимаешь! – растерялся отец.
Лампа оказалась из одного семейства с умывальником. Керосин (четырнадцать
фунтов), налитый в нее, потек, отравил воздух, а когда слесарь исправил ее (тот самый,
который украл шапку), то лампа втянула в себя громадный черный фитиль и ни за что не
хотела выпустить его. Вытащенный какими-то щипцами, фитиль загорелся, но так начадил,
что соседи пришли спасать нас от пожара, предлагая бесплатные услуги по выносу вещей и
тушению огня.
А громадная необъятная лампа горела маленьким микроскопическим огоньком, таким,
какой теплится в лампадке у икон, тихо потрескивала и язвительно прищелкивала своим
крохотным красным язычком.
Отец стоял перед ней в немом восторге.
Однажды на лестнице послышался такой же шум, грохот и крики.
– Что еще? – выскочила мать.
– Часы, – счастливо смеясь, сообщил отец.
Это было самое поразительное, самое неслыханное из всего купленного отцом.
По громадному циферблату стремительно носились две стрелки, не считаясь ни с
временем, ни с усилиями людей, которые вздумали бы удержать их от этого. Внизу грозно
раскачивался колоссальный маятник, делая размах аршина четыре, а впереди весь механизм
хрипло и тяжело дышал, как загнанный носорог или полузадушенный подушкой человек…
Кто их сделал? Какому пьяному, ненормальному, воспаленному алкоголем мозгу
явилась мысль соорудить этот безобразный неуклюжий аппарат, со всеми частями,
болезненно, как в бреду, преувеличенными, с ходом без логики и с пьяным отвратительным
дыханием внутри, дыханием их творца, который, может быть, околел уже где-нибудь под
забором, истерзанный белой горячкой, изглоданный ревматизмом и подагрой.
Часы стали рядом с умывальником и лампой, перемигнулись и сразу поняли, как им
вести себя в этом доме.
Маятник стремительно носился от стены к стене и все норовил сбить с ног нас, когда
мы стремглав проскакивали у него сбоку… Механизм ворчал, кашлял и стонал, как
умирающий, а стрелки резвились на циферблате, разбегаясь, сходясь и кружась в лихой
вакхической пляске…