Page 101 - Белая гвардия

занавески, через балконную дверь на улицу… «Чего доброго, не струсил бы врач… не
придет…» — думал он. Улица, крутая и кривая, была пустыннее, чем все эти дни, но все
же уж не так ужасна. И шли изредка и скрипели понемногу извозчичьи сани. Но редко…
Николка соображал, что придется, пожалуй, идти… И думал, как уломать Елену.

— Если до десяти с половиной он не придет, я пойду сама с Ларионом Ларионовичем, а
ты останешься дежурить у Алеши… Молчи, пожалуйста… Пойми, у тебя юнкерская
физиономия… А Лариосику дадим штатское Алешино… И его с дамой не тронут…

Лариосик суетился, изъявлял готовность пожертвовать собой и идти одному и пошел
надевать штатское платье.

Нож совсем пропал, но жар пошел гуще — поддавал тиф на каменку, и в жару пришла
уже не раз не совсем ясная и совершенно посторонняя турбинской жизни фигура
человека. Она была в сером.

— А ты знаешь, он, вероятно, кувыркнулся? Серый? — вдруг отчетливо и строго молвил
Турбин и посмотрел на Елену внимательно. — Это неприятно… Вообще, в сущности, все
птицы. В кладовую бы в теплую убрать, да посадить, в тепле и опомнились бы.
— Что ты, Алеша? — испуганно спросила Елена, наклоняясь и чувствуя, как в лицо ей
веет теплом от лица Турбина. — Птица? Какая птица?

Лариосик в черном штатском стал горбатым, широким, скрыл под брюками желтые
отвороты. Он испугался, глаза его жалобно забегали. На цыпочках, балансируя, он
выбежал из спаленки через прихожую в столовую, через книжную повернул в
Николкину и там, строго взмахивая руками, кинулся к клетке на письменном столе и
набросил на нее черный плат… Но это было лишнее — птица давно спала в углу,
свернувшись в оперенный клубок, и молчала, не ведая никаких тревог. Лариосик плотно
прикрыл дверь в книжную, а из книжной в столовую.

— Неприятно… ох, неприятно, — беспокойно говорил Турбин, глядя в угол, — напрасно я
застрелил его… Ты слушай… — Он стал освобождать здоровую руку из-под одеяла… —
Лучший способ пригласить и объяснить, чего, мол, мечешься, как дурак?.. Я, конечно,
беру на себя вину… Все пропало и глупо…
— Да, да, — тяжко молвил Николка, а Елена повесила голову. Турбин встревожился,
хотел подниматься, но острая боль навалилась, он застонал, потом злобно сказал:
— Уберите тогда!..

— Может быть, вынести ее в кухню? Я, впрочем, закрыл ее, она молчит, — тревожно
зашептал Елене Лариосик.

Елена махнула рукой: «Нет, нет, не то…» Николка решительными шагами вышел в
столовую. Волосы его взъерошились, он глядел на циферблат: часы показывали около
десяти. Встревоженная Анюта вышла из двери в столовую.
— Что, как Алексей Васильевич? — спросила она.
— Бредит, — с глубоким вздохом ответил Николка.

— Ах ты, боже мой, — зашептала Анюта, — чего же это доктор не едет?

Николка глянул на нее и вернулся в спальню. Он прильнул к уху Елены и начал внушать
ей:
— Воля твоя, а я отправлюсь за ним. Если нет его, надо звать другого. Десять часов. На
улице совершенно спокойно.
— Подождем до половины одиннадцатого, — качая головой и кутая руки в платок,
отвечала Елена шепотом, — другого звать неудобно. Я знаю, этот придет.
Тяжелая, нелепая и толстая мортира в начале одиннадцатого поместилась в узкую
спаленку. Черт знает что! Совершенно немыслимо будет жить. Она заняла все от стены
до стены, так, что левое колесо прижалось к постели. Невозможно жить, нужно будет