Page 99 - Белая гвардия

вчера, словами, которые было необходимо разъяснить не позже, чем в ближайшие дни.
Хаос и трудности были вызваны и важным падением с неба в жизнь Турбиных
загадочного и интересного Лариосика, и тем обстоятельством, что стряслось
чудовищное и величественное событие: Петлюра взял Город. Тот самый Петлюра и,
поймите! — тот самый Город. И что теперь будет происходить в нем, для ума
человеческого, даже самого развитого, непонятно и непостижимо. Совершенно ясно, что
вчера стряслась отвратительная катастрофа — всех наших перебили, захватили
врасплох. Кровь их, несомненно, вопиет к небу — это раз. Преступники-генералы и
штабные мерзавцы заслуживают смерти — это два. Но, кроме ужаса, нарастает и жгучий
интерес, — что же, в самом деле, будет? Как будут жить семьсот тысяч людей здесь, в
Городе, под властью загадочной личности, которая носит такое страшное и некрасивое
имя — Петлюра? Кто он такой? Почему?.. Ах, впрочем, все это отходит пока на задний
план по сравнению с самым главным, с кровавым… Эх… эх… ужаснейшая вещь, я вам
доложу. Точно, правда, ничего не известно, но, вернее всего, и Мышлаевского и Карася
можно считать кончеными.
Николка на скользком и сальном столе колол лед широким косарем. Льдины или
раскалывались с хрустом, или выскальзывали из-под косаря и прыгали по всей кухне,
пальцы у Николки занемели. Пузырь с серебристой крышечкой лежал под рукой.

— Мало… Провальная… — шевелил Николка губами, и в мозгу его мелькали образы Най-
Турса, рыжего Нерона и Мышлаевского. И как только последний образ, в разрезной
шинели, пронизывал мысли Николки, лицо Анюты, хлопочущей в печальном сне и
смятении у жаркой плиты, все явственней показывало без двадцати пяти пять — час
угнетения и печали. Целы ли разноцветные глаза? Будет ли еще слышен развалистый
шаг, прихлопывающий шпорным звоном — дрень… дрень…
— Неси лед, — сказала Елена, открывая дверь в кухню.

— Сейчас, сейчас, — торопливо отозвался Николка, завинтил крышку и побежал.
— Анюта, милая, — заговорила Елена, — смотри никому ни слова не говори, что Алексея
Васильевича ранили. Если узнают, храни бог, что он против них воевал, будет беда.
— Я, Елена Васильевна, понимаю. Что вы! — Анюта тревожными, расширенными
глазами поглядела на Елену. — Что в городе делается, царица небесная! Тут на
Боричевом Току, иду я, лежат двое без сапог… Крови, крови!.. Стоит кругом народ,
смотрит… Говорит какой-то, что двух офицеров убили… Так и лежат, головы без шапок…
У меня и ноги подкосились, убежала, чуть корзину не бросила…
Анюта зябко передернула плечами, что-то вспомнила, и тотчас из рук ее косо поехали на
пол сковородки…
— Тише, тише, ради бога, — молвила Елена, простирая руки.
На сером лице Лариосика стрелки показывали в три часа дня высший подъем и силу —
ровно двенадцать. Обе стрелки сошлись на полудне, слиплись и торчали вверх, как
острие меча. Происходило это потому, что после катастрофы, потрясшей Лариосикову
нежную душу в Житомире, после страшного одиннадцатидневного путешествия в
санитарном поезде и сильных ощущений Лариосику чрезвычайно понравилось в жилище
у Турбиных. Чем именно — Лариосик пока не мог бы этого объяснить, потому что и сам
себе этого не уяснил точно.
Показалась необычайно заслуживающей почтения и внимания красавица Елена. И
Николка очень понравился. Желая это подчеркнуть, Лариосик улучил момент, когда
Николка перестал шнырять в комнату Алексея и обратно, и стал помогать ему
устанавливать и раздвигать пружинную узкую кровать в книжной комнате.

— У вас очень открытое лицо, располагающее к себе, — сказал вежливо Лариосик и до
того засмотрелся на открытое лицо, что не заметил, как сложил сложную гремящую
кровать и ущемил между двумя створками Николкину руку. Боль была так сильна, что
Николка взвыл, правда, глухо, но настолько сильно, что прибежала, шурша, Елена. У
Николки, напрягающего все силы, чтобы не завизжать, из глаз сами собой падали
крупные слезы. Елена и Лариосик вцепились в сложенную автоматическую кровать и
долго рвали ее в разные стороны, освобождая посиневшую кисть. Лариосик сам чуть не