Page 99 - Белая гвардия
P. 99

вчера, словами, которые было необходимо разъяснить не позже, чем в ближайшие дни.
                Хаос и трудности были вызваны и важным падением с неба в жизнь Турбиных
                загадочного и интересного Лариосика, и тем обстоятельством, что стряслось
                чудовищное и величественное событие: Петлюра взял Город. Тот самый Петлюра и,
                поймите! — тот самый Город. И что теперь будет происходить в нем, для ума
                человеческого, даже самого развитого, непонятно и непостижимо. Совершенно ясно, что
                вчера стряслась отвратительная катастрофа — всех наших перебили, захватили
                врасплох. Кровь их, несомненно, вопиет к небу — это раз. Преступники-генералы и
                штабные мерзавцы заслуживают смерти — это два. Но, кроме ужаса, нарастает и жгучий
                интерес, — что же, в самом деле, будет? Как будут жить семьсот тысяч людей здесь, в
                Городе, под властью загадочной личности, которая носит такое страшное и некрасивое
                имя — Петлюра? Кто он такой? Почему?.. Ах, впрочем, все это отходит пока на задний
                план по сравнению с самым главным, с кровавым… Эх… эх… ужаснейшая вещь, я вам
                доложу. Точно, правда, ничего не известно, но, вернее всего, и Мышлаевского и Карася
                можно считать кончеными.
                Николка на скользком и сальном столе колол лед широким косарем. Льдины или
                раскалывались с хрустом, или выскальзывали из-под косаря и прыгали по всей кухне,
                пальцы у Николки занемели. Пузырь с серебристой крышечкой лежал под рукой.

                — Мало… Провальная… — шевелил Николка губами, и в мозгу его мелькали образы Най-
                Турса, рыжего Нерона и Мышлаевского. И как только последний образ, в разрезной
                шинели, пронизывал мысли Николки, лицо Анюты, хлопочущей в печальном сне и
                смятении у жаркой плиты, все явственней показывало без двадцати пяти пять — час
                угнетения и печали. Целы ли разноцветные глаза? Будет ли еще слышен развалистый
                шаг, прихлопывающий шпорным звоном — дрень… дрень…
                — Неси лед, — сказала Елена, открывая дверь в кухню.

                — Сейчас, сейчас, — торопливо отозвался Николка, завинтил крышку и побежал.
                — Анюта, милая, — заговорила Елена, — смотри никому ни слова не говори, что Алексея
                Васильевича ранили. Если узнают, храни бог, что он против них воевал, будет беда.
                — Я, Елена Васильевна, понимаю. Что вы! — Анюта тревожными, расширенными
                глазами поглядела на Елену. — Что в городе делается, царица небесная! Тут на
                Боричевом Току, иду я, лежат двое без сапог… Крови, крови!.. Стоит кругом народ,
                смотрит… Говорит какой-то, что двух офицеров убили… Так и лежат, головы без шапок…
                У меня и ноги подкосились, убежала, чуть корзину не бросила…
                Анюта зябко передернула плечами, что-то вспомнила, и тотчас из рук ее косо поехали на
                пол сковородки…
                — Тише, тише, ради бога, — молвила Елена, простирая руки.
                На сером лице Лариосика стрелки показывали в три часа дня высший подъем и силу —
                ровно двенадцать. Обе стрелки сошлись на полудне, слиплись и торчали вверх, как
                острие меча. Происходило это потому, что после катастрофы, потрясшей Лариосикову
                нежную душу в Житомире, после страшного одиннадцатидневного путешествия в
                санитарном поезде и сильных ощущений Лариосику чрезвычайно понравилось в жилище
                у Турбиных. Чем именно — Лариосик пока не мог бы этого объяснить, потому что и сам
                себе этого не уяснил точно.
                Показалась необычайно заслуживающей почтения и внимания красавица Елена. И
                Николка очень понравился. Желая это подчеркнуть, Лариосик улучил момент, когда
                Николка перестал шнырять в комнату Алексея и обратно, и стал помогать ему
                устанавливать и раздвигать пружинную узкую кровать в книжной комнате.

                — У вас очень открытое лицо, располагающее к себе, — сказал вежливо Лариосик и до
                того засмотрелся на открытое лицо, что не заметил, как сложил сложную гремящую
                кровать и ущемил между двумя створками Николкину руку. Боль была так сильна, что
                Николка взвыл, правда, глухо, но настолько сильно, что прибежала, шурша, Елена. У
                Николки, напрягающего все силы, чтобы не завизжать, из глаз сами собой падали
                крупные слезы. Елена и Лариосик вцепились в сложенную автоматическую кровать и
                долго рвали ее в разные стороны, освобождая посиневшую кисть. Лариосик сам чуть не
   94   95   96   97   98   99   100   101   102   103   104