Page 11 - Белая гвардия

«Слазь, хлопцы!» И все исчезли. Я полагаю, что они искали офицеров, вероятно, они
думали, что конвой не украинский, а офицерский, — Тальберг выразительно покосился
на Николкин шеврон, глянул на часы и неожиданно добавил: — Елена, пойдем-ка на
пару слов…

Елена торопливо ушла вслед за ним на половину Тальбергов в спальню, где на стене над
кроватью сидел сокол на белой рукавице, где мягко горела зеленая лампа на
письменном столе Елены и стояли на тумбе красного дерева бронзовые пастушки на
фронтоне часов, играющих каждые три часа гавот.
Неимоверных усилий стоило Николке разбудить Мышлаевского. Тот по дороге шатался,
два раза с грохотом зацепился за двери и в ванне заснул. Николка дежурил возле него,
чтобы он не утонул. Турбин же старший, сам не зная зачем, прошел в темную гостиную,
прижался к окну и слушал: опять далеко, глухо, как в вату, и безобидно бухали пушки,
редко и далеко.
Елена рыжеватая сразу постарела и подурнела. Глаза красные. Свесив руки, печально
она слушала Тальберга. Он сухой штабной колонной возвышался над ней и говорил
неумолимо:
— Елена, никак иначе поступить нельзя.

Тогда Елена, помирившись с неизбежным, сказала так:
— Что ж, я понимаю. Ты, конечно, прав. Через дней пять-шесть, а? Может, положение
еще изменится к лучшему?
Тут Тальбергу пришлось трудно. И даже свою вечную патентованную улыбку он убрал с
лица. Оно постарело, и в каждой точке была совершенно решенная дума. Елена… Елена.
Ах, неверная, зыбкая надежда… Дней пять… шесть…

И Тальберг сказал:
— Нужно ехать сию минуту. Поезд идет в час ночи…

…Через полчаса все в комнате с соколом было разорено. Чемодан на полу и внутренняя
матросская крышка его дыбом. Елена, похудевшая и строгая, со складками у губ, молча
вкладывала в чемодан сорочки, кальсоны, простыни. Тальберг, на коленях у нижнего
ящика шкафа, ковырял в нем ключом. А потом… потом в комнате противно, как во
всякой комнате, где хаос укладки, и еще хуже, когда абажур сдернут с лампы. Никогда.
Никогда не сдергивайте абажур с лампы! Абажур священен. Никогда не убегайте
крысьей побежкой на неизвестность от опасности. У абажура дремлите, читайте — пусть
воет вьюга, — ждите, пока к вам придут.

Тальберг же бежал. Он возвышался, попирая обрывки бумаги, у застегнутого тяжелого
чемодана в своей длинной шинели, в аккуратных черных наушниках, с гетманской серо-
голубой кокардой и опоясан шашкой.
На дальнем пути Города I, Пассажирского уже стоит поезд — еще без паровоза, как
гусеница без головы. В составе девять вагонов с ослепительно-белым электрическим
светом. В составе в час ночи уходит в Германию штаб генерала фон Буссова. Тальберга
берут: у Тальберга нашлись связи… Гетманское министерство — это глупая и пошлая
оперетка (Тальберг любил выражаться тривиально, но сильно, как, впрочем, и сам
гетман. Тем более пошлая, что…
— Пойми (шепот), немцы оставляют гетмана на произвол судьбы, и очень, очень может
быть, что Петлюра войдет… а это, знаешь ли…
О, Елена знала! Елена отлично знала. В марте 1917 года Тальберг был первый, —
поймите, первый, — кто пришел в военное училище с широченной красной повязкой на
рукаве. Это было в самых первых числах, когда все еще офицеры в Городе при известиях
из Петербурга становились кирпичными и уходили куда-то, в темные коридоры, чтобы
ничего не слышать. Тальберг как член революционного военного комитета, а не кто
иной, арестовал знаменитого генерала Петрова. Когда же к концу знаменитого года в
Городе произошло уже много чудесных и странных событий и родились в нем какие-то
люди, не имеющие сапог, но имеющие широкие шаровары, выглядывающие из-под