Page 7 - Белая гвардия

вижу, немцы играют какую-то подлую двойную игру. И почему же нет хваленых
союзников? У-у, негодяи. Обещали, обещали…

Самовар, молчавший до сих пор, неожиданно запел, и угольки, подернутые седым
пеплом, вывалились на поднос. Братья невольно посмотрели на печку. Ответ — вот он.
Пожалуйста:
«Союзники — сволочи.»
Стрелка остановилась на четверти, часы солидно хрипнули и пробили — раз, и тотчас же
часам ответил заливистый, тонкий звон под потолком в передней.
— Слава богу, вот и Сергей, — радостно сказал старший.

— Это Тальберг, — подтвердил Николка и побежал отворять.

Елена порозовела, встала.

Но это оказался вовсе не Тальберг. Три двери прогремели, и глухо на лестнице
прозвучал Николкин удивленный голос. Голос в ответ. За голосами по лестнице стали
переваливаться кованые сапоги и приклад. Дверь в переднюю впустила холод, и перед
Алексеем и Еленой очутилась высокая, широкоплечая фигура в шинели до пят и в
защитных погонах с тремя поручичьими звездами химическим карандашом. Башлык
заиндевел, а тяжелая винтовка с коричневым штыком заняла всю переднюю.

— Здравствуйте, — пропела фигура хриплым тенором и закоченевшими пальцами
ухватилась за башлык.

— Витя!
Николка помог фигуре распутать концы, капюшон слез, за капюшоном блин офицерской
фуражки с потемневшей кокардой, и оказалась над громадными плечами голова
поручика Виктора Викторовича Мышлаевского. Голова эта была очень красива,
странной и печальной и привлекательной красотой давней, настоящей породы и
вырождения. Красота в разных по цвету, смелых глазах, в длинных ресницах. Нос с
горбинкой, губы гордые, лоб бел и чист, без особых примет. Но вот, один уголок рта
приспущен печально, и подбородок косовато срезан так, словно у скульптора, лепившего
дворянское лицо, родилась дикая фантазия откусить пласт глины и оставить
мужественному лицу маленький и неправильный женский подбородок.

— Откуда ты?
— Откуда?

— Осторожнее, — слабо ответил Мышлаевский, — не разбей. Там бутылка водки.
Николка бережно повесил тяжелую шинель, из кармана которой выглядывало горлышко
в обрывке газеты. Затем повесил тяжелый маузер в деревянной кобуре, покачнув стойку
с оленьими рогами. Тогда лишь Мышлаевский повернулся к Елене, руку поцеловал и
сказал:

— Из-под Красного Трактира. Позволь, Лена, ночевать. Не дойду домой.
— Ах, боже мой, конечно.

Мышлаевский вдруг застонал, пытался подуть на пальцы, но губы его не слушались.
Белые брови и поседевшая инеем бархатка подстриженных усов начали таять, лицо
намокло. Турбин-старший расстегнул френч, прошелся по шву, вытягивая грязную
рубашку.

— Ну, конечно… Полно. Кишат.
— Вот что, — испуганная Елена засуетилась, забыла Тальберга на минуту, — Николка,
там в кухне дрова. Беги зажигай колонку. Эх, горе-то, что Анюту я отпустила. Алексей,
снимай с него френч, живо.