Page 15 - Белая гвардия
P. 15
3
В этот ночной час в нижней квартире домохозяина, инженера Василия Ивановича
Лисовича, была полная тишина, и только мышь в маленькой столовой нарушала ее по
временам. Мышь грызла и грызла, назойливо и деловито, в буфете старую корку сыра,
проклиная скупость супруги инженера, Ванды Михайловны. Проклинаемая костлявая и
ревнивая Ванда глубоко спала во тьме спаленки прохладной и сырой квартиры. Сам же
инженер бодрствовал и находился в своем тесно заставленном, занавешенном, набитом
книгами и, вследствие этого, чрезвычайно уютном кабинетике. Стоячая лампа,
изображающая египетскую царевну, прикрытую зеленым зонтиком с цветами, красила
всю комнату нежно и таинственно, и сам инженер был таинствен в глубоком кожаном
кресле. Тайна и двойственность зыбкого времени выражалась прежде всего в том, что
был человек в кресле вовсе не Василий Иванович Лисович, а Василиса… То есть сам-то
он называл себя — Лисович, многие люди, с которыми он сталкивался, звали его
Василием Ивановичем, но исключительно в упор. За глаза же, в третьем лице, никто не
называл инженера иначе, как Василиса. Случилось это потому, что домовладелец с
января 1918 года, когда в городе начались уже совершенно явственно чудеса, сменил
свой четкий почерк и вместо определенного «В.Лисович», из страха перед какой-то
будущей ответственностью, начал в анкетах, справках, удостоверениях, ордерах и
карточках писать «Вас. Лис.».
Николка, получив из рук Василия Ивановича сахарную карточку восемнадцатого января
восемнадцатого года, вместо сахара получил страшный удар камнем в спину на
Крещатике и два дня плевал кровью. (Снаряд лопнул как раз над сахарной очередью,
состоящей из бесстрашных людей.) Придя домой, держась за стенки и зеленея, Николка
все-таки улыбнулся, чтобы не испугать Елену, наплевал полный таз кровяных пятен и на
вопль Елены:
— Господи! Что же это такое?!
Ответил:
— Это Василисин сахар, черт бы его взял! — и после этого стал белым и рухнул на бок.
Николка встал через два дня, а Василия Ивановича Лисовича больше не было. Вначале
двор номера тринадцатого, а за двором весь город начал называть инженера Василисой,
и лишь владелец женского имени рекомендовался: председатель домового комитета
Лисович.
Убедившись, что улица окончательно затихла, не слышалось уже редкого скрипа
полозьев, прислушавшись внимательно к свисту из спальни жены, Василиса отправился
в переднюю, внимательно потрогал запоры, болт, цепочку и крюк и вернулся в
кабинетик. Из ящика своего массивного стола он выложил четыре блестящих
английских булавки. Затем на цыпочках сходил куда-то во тьму и вернулся с простыней и
пледом. Еще раз прислушался и даже приложил палец к губам. Снял пиджак, засучил
рукава, достал с полки клей в банке, аккуратно скатанный в трубку кусок обоев и
ножницы. Потом прильнул к окну и под щитком ладони всмотрелся в улицу. Левое окно
завесил простыней до половины, а правое пледом при помощи английских булавок.
Заботливо оправил, чтобы не было щелей. Взял стул, влез на него и руками нашарил что-
то, над верхним рядом книг на полке, провел ножичком вертикально вниз по обоям, а
затем под прямым углом вбок, подсунул ножичек под разрез и вскрыл аккуратный,
маленький, в два кирпича, тайничок, самим же им изготовленный в течение предыдущей
ночи. Дверцу — тонкую цинковую пластинку — отвел в сторону, слез, пугливо поглядел
на окна, потрогал простыню. Из глубины нижнего ящика, открытого двойным звенящим
поворотом ключа, выглянул на свет божий аккуратно перевязанный крестом и
запечатанный пакет в газетной бумаге. Его Василиса похоронил в тайнике и закрыл
дверцу. Долго на красном сукне стола кроил и вырезал полоски, пока не подобрал их как
нужно. Смазанные клейстером они легли на разрез так аккуратно, что прелесть:
полбукетик к полбукетику, квадратик к квадратику. Когда инженер слез со стула, он
убедился, что на стене нет никаких признаков тайника. Василиса вдохновенно потер
ладони, тут же скомкал и сжег в печурке остатки обоев, пепел размешал и спрятал клей.
На черной безлюдной улице волчья оборванная серая фигура беззвучно слезла с ветви
акации, на которой полчаса сидела, страдая на морозе, но жадно наблюдая через
предательскую щель над верхним краем простыни работу инженера, навлекшего беду