Page 16 - Белая гвардия

именно простыней на зелено окрашенном окне. Пружинно прыгнув в сугроб, фигура
ушла вверх по улице, а далее провалилась волчьей походкой в переулках, и метель,
темнота, сугробы съели ее и замели все ее следы.
Ночь. Василиса в кресле. В зеленой тени он чистый Тарас Бульба. Усы вниз, пушистые —
какая, к черту, Василиса! — это мужчина. В ящиках прозвучало нежно, и перед
Василисой на красном сукне пачки продолговатых бумажек — зеленый игральный крап:
«Знак державноi скарбницi

50 карбованцiв
ходит нарiвнi з кредитовыми бiлетами».

На крапе — селянин с обвисшими усами, вооруженный лопатою, и селянка с серпом. На
обороте, в овальной рамке, увеличенные, красноватые лица этого же селянина и
селянки. И тут усы вниз, по-украински. И надо всем предостерегающая надпись:
«За фальшування караеться тюрмою»,

уверенная подпись:
«Директор державноi скарбницi Лебiдь-Юрчик».

Конно-медный Александр II в трепаном чугунном мыле бакенбард, в конном строю,
раздраженно косился на художественное произведение Лебiдя-Юрчика и ласково — на
лампу-царевну. Со стены на бумажки глядел в ужасе чиновник со Станиславом на шее —
предок Василисы, писанный маслом. В зеленом свете мягко блестели корешки
Гончарова и Достоевского и мощным строем стоял золото-черный конногвардеец
Брокгауз-Ефрон. Уют.
Пятипроцентный прочно спрятан в тайнике под обоями. Там же пятнадцать
«катеринок», девять «петров», десять «Николаев первых», три бриллиантовых кольца,
брошь, Анна и два Станислава.
В тайничке №2 — двадцать «катеринок», десять «петров», двадцать пять серебряных
ложек, золотые часы с цепью, три портсигара («Дорогому сослуживцу», хоть Василиса и
не курил), пятьдесят золотых десяток, солонки, футляр с серебром на шесть персон и
серебряное ситечко (большой тайник в дровяном сарае, два шага от двери прямо, шаг
влево, шаг от меловой метки на бревне стены. Все в ящиках эйнемовского печенья, в
клеенке, просмоленные швы, два аршина глубины).

Третий тайник — чердак: две четверти от трубы на северо-восток под балкой в глине:
щипцы сахарные, сто восемьдесят три золотых десятки, на двадцать пять тысяч
процентных бумаг.

Лебiдь-Юрчик — на текущие расходы.

Василиса оглянулся, как всегда делал, когда считал деньги, и стал слюнить крап. Лицо
его стало боговдохновенным. Потом он неожиданно побледнел.
— Фальшування, фальшування, — злобно заворчал он, качая головой, — вот горе-то. А?

Голубые глаза Василисы убойно опечалились. В третьем десятке — раз. В четвертом
десятке — две, в шестом — две, в девятом — подряд три бумажки несомненно таких, за
которые Лебiдь-Юрчик угрожает тюрьмой. Всего сто тринадцать бумажек, и, извольте
видеть, на восьми явные признаки фальшування. И селянин какой-то мрачный, а должен
быть веселый, и нет у снопа таинственных, верных — перевернутой запятой и двух точек,
и бумага лучше, чем Лебiдевская. Василиса глядел на свет, и Лебiдь явно фальшиво
просвечивал с обратной стороны.

— Извозчику завтра вечером одну, — разговаривал сам с собой Василиса, — все равно
ехать, и, конечно, на базар.
Он бережно отложил в сторону фальшивые, предназначенные извозчику и на базар, а
пачку спрятал за звенящий замок. Вздрогнул. Над головой пробежали шаги по потолку,