Page 9 - Белая гвардия

заговорил своим обыкновенным голосом) — и смылся на машине со своим адъютантом. И
темно, как в ж…! Мороз. Иголками берет.

— Да кто же там, господи! Ведь не может же Петлюра под Трактиром быть?
— А черт их знает! Веришь ли, к утру чуть с ума не сошли. Стали это мы в полночь, ждем
смены… Ни рук, ни ног. Нету смены. Костров, понятное дело, разжечь не можем,
деревня в двух верстах. Трактир — верста. Ночью чудится: поле шевелится. Кажется —
ползут… Ну, думаю, что будем делать?.. Что? Вскинешь винтовку, думаешь — стрелять
или не стрелять? Искушение. Стояли, как волки выли. Крикнешь, — в цепи где-то
отзовется. Наконец, зарылся в снег, нарыл себе прикладом гроб, сел и стараюсь не
заснуть: заснешь — каюк. И под утро не вытерпел, чувствую — начинаю дремать.
Знаешь, что спасло? Пулеметы. На рассвете, слышу, верстах в трех поехало! И ведь,
представь, вставать не хочется. Ну, а тут пушка забухала. Поднялся, словно на ногах по
пуду, и думаю: «Поздравляю, Петлюра пожаловал». Стянули маленько цепь,
перекликаемся. Решили так: в случае чего, собьемся в кучу, отстреливаться будем и
отходить на город. Перебьют — перебьют. Хоть вместе, по крайней мере. И, вообрази, —
стихло. Утром начали по три человека в Трактир бегать греться. Знаешь, когда смена
пришла? Сегодня в два часа дня. Из первой дружины человек двести юнкеров. И,
можешь себе представить, прекрасно одеты — в папахах, в валенках и с пулеметной
командой. Привел их полковник Най-Турс.
— А! Наш, наш! — вскричал Николка.

— Погоди-ка, он не белградский гусар? — спросил Турбин.
— Да, да, гусар… Понимаешь, глянули они на нас и ужаснулись: «Мы думали, что вас
тут, говорят, роты две с пулеметами, как же вы стояли?»
Оказывается, вот эти-то пулеметы, это на Серебрянку под утро навалилась банда,
человек в тысячу, и повела наступление. Счастье, что они не знали, что там цепь вроде
нашей, а то, можешь себе представить, вся эта орава в Город могла сделать визит.
Счастье, что у тех была связишка с Постом-Волынским, — дали знать, и оттуда их какая-
то батарея обкатила шрапнелью, ну, пыл у них и угас, понимаешь, не довели
наступление до конца и расточились куда-то к чертям.

— Но кто также? Неужели же Петлюра? Не может этого быть.
— А, черт их душу знает. Я думаю, что это местные мужички-богоносцы Достоевские!.. у-
у… вашу мать!

— Господи боже мой!

— Да-с, — хрипел Мышлаевский, насасывая папиросу, — сменились мы, слава те,
господи. Считаем: тридцать восемь человек. Поздравьте: двое замерзли. К свиньям. А
двух подобрали, ноги будут резать…

— Как! Насмерть?
— А что ж ты думал? Один юнкер да один офицер. А в Попелюхе, это под Трактиром, еще
красивее вышло. Поперли мы туда с подпоручиком Красиным сани взять, везти
помороженных. Деревушка словно вымерла, — ни одной души. Смотрим, наконец, ползет
какой-то дед в тулупе, с клюкой. Вообрази, — глянул на нас и обрадовался. Я уж тут
сразу почувствовал недоброе. Что такое, думаю? Чего этот богоносный хрен возликовал:
«Хлопчики… хлопчики…» Говорю ему таким сдобным голоском: «Здорово, дид. Давай
скорее сани». А он отвечает: «Нема. Офицерня уси сани угнала на Пост». Я тут мигнул
Красину и спрашиваю: «Офицерня? тэк-с. А дэж вси ваши хлопци?» А дед и ляпни: «Уси
побиглы до Петлюры». А? Как тебе нравится? Он-то сослепу не разглядел, что у нас
погоны под башлыками, и за петлюровцев нас принял. Ну, тут, понимаешь, я не
вытерпел… Мороз… Остервенился… Взял деда этого за манишку, так что из него чуть
душа не выскочила, и кричу: «Побиглы до Петлюры? А вот я тебя сейчас пристрелю, так
ты узнаешь, как до Петлюры бегают! Ты у меня сбегаешь в царство небесное, стерва!»
Ну тут, понятное дело, святой землепашец, сеятель и хранитель (Мышлаевский, словно
обвал камней, спустил страшное ругательство), прозрел в два счета. Конечно, в ноги и
орет: «Ой, ваше высокоблагородие, извините меня, старика, це я сдуру, сослепу, дам