Page 8 - Белая гвардия

В столовой у изразцов Мышлаевский, дав волю стонам, повалился на стул. Елена
забегала и загремела ключами. Турбин и Николка, став на колени, стягивали с
Мышлаевского узкие щегольские сапоги с пряжками на икрах.
— Легче… Ох, легче…

Размотались мерзкие пятнистые портянки. Под ними лиловые шелковые носки. Френч
Николка тотчас отправил на холодную веранду — пусть дохнут вши. Мышлаевский, в
грязнейшей батистовой сорочке, перекрещенной черными подтяжками, в синих бриджах
со штрипками, стал тонкий и черный, больной и жалкий. Посиневшие ладони
зашлепали, зашарили по изразцам.

Слух… грозн…
наст… банд…

Влюбился… мая…
— Что же это за подлецы! — закричал Турбин. — Неужели же они не могли дать вам
валенки и полушубки?
— Ва… аленки, — плача, передразнил Мышлаевский, — вален…

Руки и ноги в тепле взрезала нестерпимая боль. Услыхав, что Еленины шаги стихли в
кухне, Мышлаевский яростно и слезливо крикнул:
— Кабак!

Сипя и корчась, повалился и, тыча пальцем в носки, простонал:

— Снимите, снимите, снимите…
Пахло противным денатуратом, в тазу таяла снежная гора, от винного стаканчика водки
поручик Мышлаевский опьянел мгновенно до мути в глазах.
— Неужели же отрезать придется? Господи… — Он горько закачался в кресле.
— Ну, что ты, погоди. Ничего… Так. Приморозил большой. Так… отойдет. И этот отойдет.

Николка присел на корточки и стал натягивать чистые черные носки, а деревянные,
негнущиеся руки Мышлаевского полезли в рукава купального мохнатого халата. На
щеках расцвели алые пятна, и, скорчившись, в чистом белье, в халате, смягчился и ожил
помороженный поручик Мышлаевский. Грозные матерные слова запрыгали в комнате,
как град по подоконнику. Скосив глаза к носу, ругал похабными словами штаб в вагонах
первого класса, какого-то полковника Щеткина, мороз, Петлюру, и немцев, и метель и
кончил тем, что самого гетмана всея Украины обложил гнуснейшими площадными
словами.
Алексей и Николка смотрели, как лязгал зубами согревающийся поручик, и время от
времени вскрикивали: «Ну-ну».

— Гетман, а? Твою мать! — рычал Мышлаевский. — Кавалергард? Во дворце? А? А нас
погнали, в чем были. А? Сутки на морозе в снегу… Господи! Ведь думал — пропадем
все… К матери! На сто саженей офицер от офицера — это цепь называется? Как кур чуть
не зарезали!

— Постой, — ошалевая от брани, спрашивал Турбин, — ты скажи, кто там под
Трактиром?

— Ат! — Мышлаевский махнул рукой. — Ничего не поймешь! Ты знаешь, сколько нас
было под Трактиром? Сорок человек. Приезжает эта лахудра — полковник Щеткин и
говорит (тут Мышлаевский перекосил лицо, стараясь изобразить ненавистного ему
полковника Щеткина, и заговорил противным, тонким и сюсюкающим голосом):
«Господа офицеры, вся надежда Города на вас. Оправдайте доверие гибнущей матери
городов русских, в случае появления неприятеля — переходите в наступление, с нами
бог! Через шесть часов дам смену. Но патроны прошу беречь…» (Мышлаевский