Page 116 - Белая гвардия
P. 116

— Помилуйте, можете быть спокойны, — отозвался Шервинский, усаживаясь.
                — Две пики… Да-с… вот-с писатель был граф Лев Николаевич Толстой, артиллерии
                поручик… Жалко, что бросил служить… пас… до генерала бы дослужился… Впрочем,
                что ж, у него имение было… Можно от скуки и роман написать… зимой делать не
                черта… В имении это просто. Без козыря…
                — Три бубны, — робко сказал Лариосик.
                — Пас, — отозвался Карась.

                — Что же вы? Вы прекрасно играете. Вас не ругать, а хвалить нужно. Ну, если три бубны,
                то мы скажем — четыре пики. Я сам бы в имение теперь с удовольствием поехал…

                — Четыре бубны, — подсказал Лариосику Николка, заглядывая в карты.

                — Четыре? Пас.
                — Пас.
                При трепетном стеариновом свете свечей, в дыму папирос, волнующийся Лариосик
                купил. Мышлаевский, словно гильзы из винтовки, разбросал партнерам по карте.
                — М-малый в пиках, — скомандовал он и поощрил Лариосика, — молодец.

                Карты из рук Мышлаевского летели беззвучно, как кленовые листья. Шервинский
                швырял аккуратно, Карась — не везет, — хлестко. Лариосик, вздыхая, тихонько
                выкладывал, словно удостоверения личности.
                — «Папа-мама», видали мы это, — сказал Карась.

                Мышлаевский вдруг побагровел, швырнул карты на стол и, зверски выкатив глаза на
                Лариосика, рявкнул:

                — Какого же ты лешего мою даму долбанул? Ларион?!
                — Здорово. Га-га-га, — хищно обрадовался Карась, — без одной!

                Страшный гвалт поднялся за зеленым столом, и языки на свечах закачались. Николка,
                шипя и взмахивая руками, бросился прикрывать дверь и задергивать портьеру.

                — Я думал, что у Федора Николаевича король, — мертвея, вымолвил Лариосик.
                — Как это можно думать… — Мышлаевский старался не кричать, поэтому из горла у
                него вылетало сипение, которое делало его еще более страшным, — если ты его своими
                руками купил и мне прислал? А? Ведь это черт знает, — Мышлаевский ко всем
                поворачивался, — ведь это… Он покоя ищет. А? А без одной сидеть — это покой?
                Считанная же игра! Надо все-таки вертеть головой, это же не стихи!
                — Постой. Может быть, Карась…
                — Что может быть? Ничего не может быть, кроме ерунды. Вы извините, батюшка, может,
                в Житомире так и играют, но это черт знает что такое!.. Вы не сердитесь… но Пушкин
                или Ломоносов хоть стихи и писали, а такую штуку никогда бы не устроили… или
                Надсон, например.
                — Тише, ты. Ну, что налетел? Со всяким бывает.

                — Я так и знал, — забормотал Лариосик… — Мне не везет…
                — Стой. Ст…

                И разом наступила полная тишина. В отдалении за многими дверями в кухне затрепетал
                звоночек. Помолчали. Послышался стук каблуков, раскрылись двери, появилась Анюта.
                Голова Елены мелькнула в передней. Мышлаевский побарабанил по сукну и сказал:
                — Рановато как будто? А?
   111   112   113   114   115   116   117   118   119   120   121