Page 82 - Белая гвардия

обшарил его глазами, несколько раз хлопнул ящиками, выдвигая и задвигая их, быстро
согнулся, подобрал последнюю пачку листков на полу и их засунул в печку. Лишь после
этого он повернулся к Турбину и прибавил иронически спокойно: — Повоевали — и
будет! — Он полез за пазуху, вытащил торопливо бумажник, проверил в нем документы,
два каких-то листка надорвал крест-накрест и бросил в печь. Турбин в это время
всматривался в него. Ни на какого полковника Малышев больше не походил. Перед
Турбиным стоял довольно плотный студент, актер-любитель с припухшими малиновыми
губами.

— Доктор? Что же вы? — Малышев беспокойно указал на плечи Турбина. — Снимите
скорей. Что вы делаете? Откуда вы? Не знаете, что ли, ничего?

— Я опоздал, полковник, — начал Турбин.
Малышев весело улыбнулся. Потом вдруг улыбка слетела с лица, он виновато и
тревожно качнул головой и молвил:
— Ах ты, боже мой, ведь это я вас подвел! Назначил вам этот час… Вы, очевидно, днем
не выходили из дому? Ну, ладно. Об этом нечего сейчас говорить. Одним словом:
снимайте скорее погоны и бегите, прячьтесь.
— В чем дело? В чем дело, скажите, ради бога?..

— Дело? — иронически весело переспросил Малышев, — дело в том, что Петлюра в
городе. На Печерске, если не на Крещатике уже. Город взят. — Малышев вдруг оскалил
зубы, скосил глаза и заговорил опять неожиданно, не как актер-любитель, а как
прежний Малышев. — Штабы предали нас. Еще утром надо было разбегаться. Но я, по
счастью, благодаря хорошим людям, узнал все еще ночью, и дивизион успел разогнать.
Доктор, некогда думать, снимайте погоны!
— …а там, в музее, в музее…

Малышев потемнел.

— Не касается, — злобно ответил он, — не касается! Теперь меня ничего больше не
касается. Я только что был там, кричал, предупреждал, просил разбежаться. Больше
сделать ничего не могу-с. Своих я всех спас. На убой не послал! На позор не послал! —
Малышев вдруг начал выкрикивать истерически, очевидно что-то нагорело в нем и
лопнуло, и больше себя он сдерживать не мог. — Ну, генералы! — Он сжал кулаки и стал
грозить кому-то. Лицо его побагровело.

В это время с улицы откуда-то в высоте взвыл пулемет, и показалось, что он трясет
большой соседний дом.

Малышев встрепенулся, сразу стих.
— Ну-с, доктор, ходу! Прощайте. Бегите! Только не на улицу, а вот отсюда, через черный
ход, а там дворами. Там еще открыто. Скорей.
Малышев пожал руку ошеломленному Турбину, круто повернулся и убежал в темное
ущелье за перегородкой. И сразу стихло в магазине. А на улице стих пулемет.

Наступило одиночество. В печке горела бумага. Турбин, несмотря на окрики Малышева,
как-то вяло и медленно подошел к двери. Нашарил крючок, спустил его в петлю и
вернулся к печке. Несмотря на окрики, Турбин действовал не спеша, на каких-то вялых
ногах, с вялыми, скомканными мыслями. Непрочный огонь пожрал бумагу, устье печки
из веселого пламенного превратилось в тихое красноватое, и в магазине сразу
потемнело. В сереньких тенях лепились полки по стенам. Турбин обвел их глазами и
вяло же подумал, что у мадам Анжу еще до сих пор пахнет духами. Нежно и слабо, но
пахнет.
Мысли в голове у Турбина сбились в бесформенную кучу, и некоторое время он
совершенно бессмысленно смотрел туда, где исчез побритый полковник. Потом, в
тишине, ком постепенно размотался. Вылез самый главный и яркий лоскут — Петлюра
тут. «Пэтурра, Пэтурра», — слабенько повторил Турбин и усмехнулся, сам не зная чему.
Он подошел к зеркалу в простенке, затянутому слоем пыли, как тафтой.