Page 78 - Белая гвардия

был полковник Козырь-Лешко, согласно диспозиции полковника Торопца пытающийся
войти на стрелу и по ней проникнуть в сердце Города. Собственно говоря, Козырь-
Лешко, не встретивший до самого подхода к Политехнической стреле никакого
сопротивления, не нападал на Город, а вступал в него, вступал победно и широко,
прекрасно зная, что следом за его полком идет еще курень конных гайдамаков
полковника Сосненко, два полка синей дивизии, полк сечевых стрельцов и шесть
батарей. Когда на плацу показались конные точки, шрапнели стали рваться высоко, по-
журавлиному, в густом, обещающем снег небе. Конные точки собрались в ленту и,
захватив во всю ширину шоссе, стали пухнуть, чернеть, увеличиваться и покатились на
Най-Турса. По цепям юнкеров прокатился грохот затворов, Най вынул свисток,
пронзительно свистнул и закричал:
— Пгямо по кавагегии!.. залпами… о-гонь!

Искра прошла по серому строю цепей, и юнкера отправили Козырю первый залп. Три
раза после этого рвало штуку полотна от самого неба до стен Политехнического
института, и три раза, отражаясь хлещущим громом, стрелял най-турсов батальон.
Конные черные ленты вдали сломались, рассыпались и исчезли с шоссе.
Вот в это-то время с Наем что-то произошло. Собственно говоря, ни один человек в
отряде еще ни разу не видел Ная испуганным, а тут показалось юнкерам, будто Най
увидал что-то опасное где-то в небе, не то услыхал вдали… одним словом, Най приказал
отходить на Город. Один взвод остался и, перекатывая рокот, бил по стреле, прикрывая
отходящие взводы. Затем перебежал и сам. Так две версты бежали, припадая и будя
эхом великую дорогу, пока не оказались на скрещении стрелы с тем самым Брест-
Литовским переулком, где провели прошлую ночь. Перекресток умер совершенно, и
нигде не было ни одной души.
Здесь Най отделил трех юнкеров и приказал им:

— Бегом на Полевую и на Богщаговскую, узнать, где наши части и что с ними. Если
встгетите фугы, двуколки или какие-нибудь сгедства пегедвижения, отступающие
неогганизованно, взять их. В случае сопготивления уг'ожать оружием, а затем его и
пгименить…

Юнкера убежали назад и налево и скрылись, а спереди вдруг откуда-то начали бить в
отряд пули. Они застучали по крышам, стали чаще, и в цепи упал юнкер лицом в снег и
окрасил его кровью. За ним другой, охнув, отвалился от пулемета. Цепи Ная растянулись
и стали гулко рокотать по стреле беглым непрерывным огнем, встречая колдовским
образом вырастающие из земли темненькие цепочки неприятеля. Раненых юнкеров
подняли, размоталась белая марля. Скулы Ная пошли желваками. Он все чаще и чаще
поворачивал туловище, стараясь далеко заглянуть во фланги, и даже по его лицу было
видно, что он нетерпеливо ждет посланных юнкеров. И они, наконец, прибежали, пыхтя,
как загнанные гончие, со свистом и хрипом. Най насторожился и потемнел лицом.
Первый юнкер добежал до Ная, стал перед ним и сказал, задыхаясь:
— Господин полковник, никаких наших частей нет не только на Шулявке, но и нигде
нет, — он перевел дух. — У нас в тылу пулеметная стрельба, и неприятельская конница
сейчас прошла вдали по Шулявке, как будто бы входя в Город…

Слова юнкера в ту же секунду покрыл оглушительный свист Ная.
Три двуколки с громом выскочили в Брест-Литовский переулок, простучали по нему, а
оттуда по Фонарному и покатили по ухабам. В двуколках увезли двух раненых юнкеров,
пятнадцать вооруженных и здоровых и все три пулемета. Больше двуколки взять не
могли. А Най-Турс повернулся лицом к цепям и зычно и картаво отдал юнкерам никогда
ими не слыханную, странную команду…
В облупленном и жарко натопленном помещении бывших казарм на Львовской улице
томился третий отдел первой пехотной дружины, в составе двадцати восьми человек
юнкеров. Самое интересное в этом томлении было то, что командиром этих томящихся
оказался своей персоной Николка Турбин. Командир отдела, штабс-капитан Безруков, и
двое его помощников — прапорщики, утром уехавши в штаб, не возвращались. Николка
— ефрейтор, самый старший, шлялся по казарме, то и дело подходя к телефону и
посматривая на него.