Page 128 - Чевенгур
P. 128

долго слышать формулировку своим чувствам, заглушенным их излишней силой; от этого
               настает  внутренний  покой,  и  напоследок  засыпаешь.  Сотых  тоже  не  спал,  но  много  раз
               замолкал и начинал дремать, а дремота восстанавливала в нем силы, он просыпался, кратко
               говорил  и,  уставая,  вновь  закатывался  в  полузабвение.  Во  время  его  дремоты  Чепурный
               выпрямлял ему ноги и складывал руки на покой, чтобы он лучше отдыхал.
                     — Не  гладь  меня,  не  стыди  человека, —  отзывался  Сотых  в  теплой  глуши  сарая. —
               Мне и так с тобой чего-то хорошо.
                     Под самый сон дверь сарая засветилась щелями и с прохладного двора запахло дымным
               навозом; Сотых привстал и поглядел на новый день одурелыми от неровного сна глазами.
                     — Ты  чего?  Ляжь  на  правый  бок  и  забудься, —  произнес  Чепурный,  жалея,  что  так
               скоро прошло время.
                     — Ну никак ты мне спать не даешь, — упрекнул Сотых. — У нас в слободе такой актив
               есть: мужикам покою не дает; ты тоже актив, идол тебя вдарь!
                     — А чего ж мне делать, раз у меня сна нету, скажи пожалуйста!
                     Сотых пригладил волосы на голове и раскудрявил бороду, будто собираясь в опрятном
               виде преставиться во сне смерти.
                     — Сна у тебя нету от упущений, революция-то помаленьку распускается. Ты приляжь
               ко мне ближе и спи, а утром собери остатки красных и — грянь, а то опять народ пешком
               куда-то пошел…
                     — Соберу  срочным  порядком, —  сам  себе  сформулировал  Чепурный  и  уткнулся  в
               спокойную  спину  прохожего,  чтобы  скорее  набраться  сил  во  сне.  Зато  у  Сотых  уже
               перебился  сон,  и он  не мог  забыться.  «Уже  рассвело, —  видел  утро  Сотых. —  Мне  почти
               пора идти; лучше потом, когда будет жара, в логу полежу. Ишь ты, человек какой спит —
               хочется ему коммунизма, и шабаш: весь народ за одного себя считает!»
                     Сотых  поправил  Чепурному  свалившуюся  голову,  прикрыл  худое  тело  шинелью  и
               встал уходить отсюда навсегда.
                     — Прощай, сарай! — сказал он в дверях ночному помещению.
                     — Живи, не гори!
                     Сука,  спавшая  со  щенятами  в  глубине  сарая,  ушла  куда-то  кормиться,  и  щенки  ее
               разбрелись  в  тоске  по  матери;  один  толстый  щенок  пригрелся  к  шее  Чепурного  и  начал
               лизать  ее  поверх  желе%зок  жадным  младенческим  языком.  Сперва  Чепурный  только
               улыбался  —  щенок  его  щекотал,  а  потом  начал  просыпаться  от  раздражающего  холода
               остывающих слюней.
                     Прохожего товарища не было; но Чепурный отдохнул и не стал горевать по нем; надо
               скорей  коммунизм  кончать, —  обнадеживал  себя  Чепурный, —  тогда  и  этот  товарищ  в
               Чевенгур возвратится.
                     Спустя  час  он  собрал  в  уисполкоме всех  чевенгурских  большевиков  —  одиннадцать
               человек — и сказал им одно и то же, что всегда говорил: надо, ребята, поскорей коммунизм
               делать, а то ему исторический момент пройдет, — пускай Прокофий нам сформулирует!
                     Прокофий,  имевший  все  сочинения  Карла  Маркса  для  личного  употребления,
               формулировал  всю  революцию  как  хотел  —  в  зависимости  от  настроения  Клавдюши  и
               объективной обстановки.
                     Объективная же обстановка и тормоз мысли заключались для Прокофия в темном, но
               связном  и  безошибочном  чувстве  Чепурного.  Как  только  Прокофий  начинал  наизусть
               сообщать  сочинение  Маркса,  чтобы  доказать  поступательную  медленность  революции  и
               долгий  покой  Советской  власти, Чепурный  чутко  худел  от  внимания  и  с  корнем отвергал
               рассрочку коммунизма.
                     — Ты, Прош, не думай сильней Карла Маркса: он же от осторожности выдумывал, что
               хуже, а раз мы сейчас коммунизм можем поставить, то Марксу тем лучше…
                     — Я от  Маркса отступиться  не  могу,  товарищ Чепурный, —  со  скромным  духовным
               подчинением говорил Прокофий, — раз у него напечатано, то нам идти надо теоретически
               буквально.
   123   124   125   126   127   128   129   130   131   132   133