Page 131 - Чевенгур
P. 131

сам считал своим домом только то кирпичное здание, но не эти теплые уютные горницы.
                     Над всем Чевенгуром находилась беззащитная печаль  — будто на дворе в доме отца,
               откуда недавно вынесли гроб с матерью, и по ней тоскуют, наравне с мальчиком-сиротой,
               заборы, лопухи и брошенные сени. И вот мальчик опирается головой в забор, гладит рукой
               шершавые доски и плачет в темноте погасшего мира, а отец утирает свои слезы и говорит,
               что  ничего,  все  будет  потом  хорошо  и  привыкнется.  Чепурный  мог  формулировать  свои
               чувства только благодаря воспоминаниям, а в будущее шел с темным ожидающим сердцем,
               лишь ощущая края революции и тем не сбиваясь со своего хода. Но в нынешнюю ночь ни
               одно воспоминание не помогало Чепурному определить положение Чевенгура. Дома стоят
               потухшими  — их навсегда покинули не только полубуржуи, но и мелкие животные; даже
               коров нигде не было — жизнь отрешилась от этого места и ушла умирать в степной бурьян, а
               свою мертвую судьбу отдала одиннадцати людям — десять из них спали, а один бродил со
               скорбью неясной опасности.
                     Чепурный сел наземь у плетня и двумя пальцами мягко попробовал росший репеек: он
               тоже живой и теперь будет жить при коммунизме. Что-то долго никак не рассветало, а уж
               должна быть пора новому дню. Чепурный затих и начал бояться — взойдет ли солнце утром
               и наступит ли утро когда-нибудь, — ведь нет уже старого мира!
                     Вечерние  тучи  немощно,  истощенно  висели  на  неподвижном  месте,  вся  их  влажная
               упавшая  сила  была  употреблена  степным  бурьяном  на  свой  рост  и  размножение;  ветер
               спустился  вниз  вместе  с  дождем  и  надолго  лег  где-то  в  тесноте  трав.  В  своем  детстве
               Чепурный помнил такие пустые остановившиеся ночи, когда было так скучно и тесно в теле,
               а спать не хотелось, и он маленький лежал  на печке в душной тишине хаты с открытыми
               глазами; от живота до шеи он чувствовал в себе тогда какой-то сухой узкий ручей, который
               все  время  шевелил  сердце  и  приносил  в  детский  ум  тоску  жизни;  от  свербящего
               беспокойства маленький Чепурный  ворочался  на  печке,  злился  и  плакал,  будто  его  сквозь
               середину  тела  щекотал  червь. Такая же  душная,  сухая  тревога  волновала  Чепурного  в  эту
               чевенгурскую ночь, быть может потушившую мир навеки.
                     — Ведь  завтра  хорошо  будет,  если  солнце взойдет, —  успокаивал  себя  Чепурный. —
               Чего я горюю от коммунизма, как полубуржуй!..
                     Полубуржуи  сейчас,  наверное,  притаились  в  степи  или  шли  дальше  от  Чевенгура
               медленным шагом; они,  как  все  взрослые  люди,  не  сознавали  той  тревоги  неуверенности,
               какую имели в себе дети и члены партии, — для  полубуржуев будущая жизнь была лишь
               несчастной,  но  не опасной  и  не загадочной,  а  Чепурный  сидел  и  боялся  завтрашнего  дня,
               потому что в этот  первый день будет как-то неловко и жутко, словно то, что всегда было
               девичеством, созрело для замужества и завтра все люди должны жениться.
                     Чепурный от стыда сжал руками лицо и надолго присмирел, терпя свой бессмысленный
               срам.
                     Где-то, в середине Чевенгура, закричал петух, и мимо Чепурного тихо прошла собака,
               бросившая хозяйский двор.
                     — Жучок, Жучок! — с радостью позвал собаку Чепурный. — Пойди сюда, пожалуйста!
                     Жучок  покорно  подошел  и  понюхал  протянутую  человеческую  руку,  рука  пахла
               добротой и соломой.
                     — Тебе хорошо, Жучок? А мне — нет!
                     В  шерсти  Жучка  запутались  репьи,  а  его  зад  был  испачкан  унавоженной  лошадьми
               грязью  —  это  была  уездная  верная  собака,  сторож  русских  зим  и  ночей,  обывательница
               среднего имущего двора.
                     Чепурный  повел  собаку  в  дом  и  покормил  ее  белыми  пышками  —  собака  ела  их  с
               трепетом  опасности,  так  как  эта  еда  попалась  ей  в  первый  раз  от  рождения.  Чепурный
               заметил  испуг  собаки  и  нашел  ей  еще  кусочек  домашнего  пирога  с  яичной  начинкой,  но
               собака не стала есть пирог, а лишь нюхала его и внимательно ходила кругом, не доверяя дару
               жизни; Чепурный подождал, пока Жучок обойдется и съест пирог, а затем взял и проглотил
               его  сам  —  для  доказательства  собаке.  Жучок  обрадовался  избавлению  от  отравы  и  начал
   126   127   128   129   130   131   132   133   134   135   136