Page 125 - Чевенгур
P. 125

больше, чем домов и людей, — однако уже есть о мире и о людях столько выдуманных слов.
                     Однако  он  организовал  чтение  той  книги  вслух:  Прокофий  ему  читал,  а  Чепурный
               положил голову и слушал внимательным умом, время от времени наливая квасу Прокофию,
               чтобы  у  чтеца  не  ослабевал  голос.  После  чтения  Чепурный  ничего  не  понял,  но  ему
               полегчало.
                     — Формулируй, Прош, — мирно сказал он, — я что-то чувствую.
                     Прокофий надулся своим умом и сформулировал просто:
                     — Я полагаю, товарищ Чепурный, одно…
                     — Ты не полагай, ты давай мне резолюцию о ликвидации класса остаточной сволочи.
                     — Я  полагаю, —  рассудочно  округлял  Прокофий, —  одно:  раз  у  Карла  Маркса  не
               сказано про остаточные классы, то их и быть не может.
                     — А  они  есть  —  выйди  на  улицу:  либо  вдова,  либо  приказчик,  либо  сокращенный
               начальник пролетариата… Как же быть, скажи пожалуйста!
                     — А я полагаю, поскольку их быть, по Карлу Марксу, не может, постольку же их быть
               и не должно.
                     — А они живут и косвенно нас угнетают — как же так?
                     Прокофий      снова    напрягся    привычной     головой,    отыскивая     теперь    лишь
               организационную форму.
                     Чепурный  его  предупредил,  чтобы  он  по  науке  думать  не  старался, —  наука  еще  не
               кончена, а только развивается: неспелую рожь не косят.
                     — Я  мыслю  и  полагаю,  товарищ  Чепурный,  в  таком  последовательном  порядке, —
               нашел исход Прокофий.
                     — Да ты мысли скорей, а то я волнуюсь!
                     — Я  исхожу  так:  необходимо  остатки  населения  вывести  из  Чевенгура  сколько
               возможно далеко, чтоб они заблудились.
                     — Это не ясно: им пастухи дорогу покажут…
                     Прокофий не прекращал своего слова.
                     — Всем  устраняемым  с  базы  коммунизма  выдается  вперед  недельный  паек  —  это
               сделает ликвидком эвакопункта…
                     — Ты напомни мне — я завтра тот ликвидком сокращу.
                     — Возьму на заметку, товарищ Чепурный. Затем — всему среднему запасному остатку
               буржуазии объявляется смертная казнь, и тут же она прощается…
                     — Вот это так?!
                     — Прощается под знаком вечного изгнания из Чевенгура и с прочих баз коммунизма.
               Если же остатки появятся в Чевенгуре, то смертная казнь на них возвращается в двадцать
               четыре часа.
                     — Это, Прош, вполне приемлемо! Пиши, пожалуйста, постановление с правой стороны
               бумаги.
                     Чепурный с затяжкой понюхал табаку и продолжительно ощущал его вкус. Теперь ему
               стало  хорошо:  класс  остаточной  сволочи  будет  выведен  за  черту  уезда,  а  в  Чевенгуре
               наступит  коммунизм,  потому  что  больше  нечему  быть.  Чепурный  взял  в  руки  сочинение
               Карла Маркса и с уважением перетрогал густонапечатанные страницы: писал-писал человек,
               сожалел Чепурный, а мы все сделали, а потом прочитали, — лучше бы и не писал!
                     Чтобы не напрасно книга была прочитана, Чепурный оставил на ней письменный след
               поперек заглавия: «Исполнено в Чевенгуре вплоть до эвакуации класса остаточной сволочи.
               Про  этих  не  нашлось  у  Маркса  головы  для  сочинения,  а  опасность  от  них  неизбежна
               впереди. Но мы дали свои меры». Затем Чепурный бережно положил книгу на подоконник, с
               удовлетворением чувствуя ее прошедшее дело.
                     Прокофий  написал  постановление,  и  они  разошлись.  Прокофий  пошел  искать
               Клавдюшу,  а  Чепурный  —  осмотреть  город  перед  наступлением  в  нем  коммунизма.  Близ
               домов  —  на  завалинках,  на  лежачих  дубках  и  на  разных  случайных  сидениях  —  грелись
               чуждые  люди:  старушки,  сорокалетние  молодцы  расстрелянных  хозяев  в  синих  картузах,
   120   121   122   123   124   125   126   127   128   129   130