Page 138 - Чевенгур

Кеша отозвался Кирею, что нельзя пролетариат променять на одного Жеева — здесь
банды могут город сжечь, если все погонятся спасать одну личность Жеева.
— Город я потушу, — пообещал Кирей, — тут колодцы есть. А Жеев, может, уж без
души лежит. Чего ж вам пролетария ждать, когда его нет, а Жеев был.
Чепурный и Кеша вскочили и без сожаления о Чевенгуре бросились в степную
продолжающуюся ночь, и остальные пять товарищей не отставали от них.
Кирей зашел за плетень, подстелил под голову лопух и лег слушать врага до утра.
Облака немного осели на края земли, небо прояснилось посредине — и Кирей глядел
на звезду, она на него, чтобы было нескучно. Все большевики вышли из Чевенгура, один
Кирей лежал, окруженный степью, как империей, и думал: живу я и живу — а чего живу? А
наверно, чтоб было мне строго хорошо — вся же революция обо мне заботится, поневоле
выйдет приятно… Сейчас только плохо; Прошка говорил — это прогресс покуда не
кончился, а потом сразу откроется счастье в пустоте… Чего звезда: горит и горит! Ей-то чего
надо? Хоть бы упала, я бы посмотрел. Нет, не упадет, ее там наука вместо бога держит…
Хоть бы утро наставало, лежишь тут один и держишь весь коммунизм — выйди я сейчас из
Чевенгура, и коммунизм отсюда уйдет, а может, и останется где-нибудь… Ни то этот
коммунизм — дома, ни то одни большевики!
На шею Кирея что-то капнуло и сразу высохло.
— Капает, — чувствовал Кирей. — А откуда капает, когда туч нету? Стало быть, там
что-нибудь скопляется и летит куда попало. Ну, капай в рот. — И Кирей открыл гортань, но
туда ничего больше не падало. — Тогда капай возле, — сказал Кирей, показывая небу на
соседний лопух, — а меня не трожь, дай мне покой, я сегодня от жизни чего-то устал…
Кирей знал, что враг должен где-нибудь быть, но не чувствовал его в бедной непаханой
степи, тем более — в очищенном пролетарском городе, — и уснул со спокойствием
прочного победителя.
Чепурный же, наоборот, боялся сна в эти первые пролетарские ночи и рад был идти
сейчас даже на врага, лишь бы не мучиться стыдом и страхом перед наступившим
коммунизмом, а действовать дальше со всеми товарищами. И Чепурный шел ночною степью
в глухоту отчужденного пространства, изнемогая от своего бессознательного сердца, чтобы
настигнуть усталого бездомовного врага и лишить его остуженное ветром тело последней
теплоты.
— Стреляет, гад, в общей тишине, — бормотал и сердился Чепурный. — Не дает нам
жизни начать!
Глаза большевиков, привыкшие за гражданскую войну к полуночной тьме, заметили
вдалеке черное постороннее тело, словно лежал на земле длинный отесанный камень либо
плита. Степь была здесь ровная, как озерная вода, и постороннее тело не принадлежало
местной земле. Чепурный и все шествовавшие большевики сдержали шаг, определяя
расстояние до того неподвижного чужого предмета. Но расстояние было неизвестным, то
черное тело лежало словно за пропастью — ночной бурьян превращал мрак во влекущуюся
волну и тем уничтожал точность глазомера. Тогда большевики побежали вперед, держа
постоянные револьверы в руках.
Черное правильное тело заскрежетало — и по звуку было слышно, что оно близко,
потому что дробились мелкие меловые камни и шуршала верхняя земляная корка.
Большевики стали на месте от любопытства и опустили револьверы.
— Это упавшая звезда — теперь ясно! — сказал Чепурный, не чуя горения своего
сердца от долгого спешного хода. — Мы возьмем ее в Чевенгур и обтешем на пять концов.
Это не враг, это к нам наука прилетела в коммунизм…
Чепурный сел от радости, что к коммунизму и звезды влекутся. Тело упавшей звезды
перестало скрежетать и двигаться.
— Теперь жди любого блага, — объяснял всем Чепурный. — Тут тебе и звезды полетят
к нам, и товарищи оттуда спустятся, и птицы могут заговорить, как отживевшие дети, —
коммунизм дело нешуточное, он же светопреставление!