Page 169 - Чевенгур

Чепурным придут… Здесь у вас хорошо — тихо, отовсюду далеко, везде трава растет, я тут
никогда не был.
Копенкин вздохнул про себя, не зная, что надо ему думать и говорить. Яков Титыч был
ни при чем и еще раз напомнил об общем деле:
— Что ж скажешь? Самим жен искать иль ты сам их гуртом приведешь? Иные уж
тронулись.
— Ступай собери народ, — сказал Прокофий, — я приду и там подумаю.
Яков Титыч вышел, и здесь Копенкин узнал, что ему надо сказать.
— Думать тебе за пролетариат нечего, он сам при уме…
— Я тут с Сашей пойду, — произнес Прокофий.
— С Сашей — тогда иди думай, — согласился Копенкин, — я думал, ты один пойдешь.
На улице было светло, среди пустыни неба над степной пустотой земли светила луна
своим покинутым, задушевным светом, почти поющим от сна и тишины. Тот свет проникал
в чевенгурскую кузницу через ветхие щели дверей, в которых еще была копоть, осевшая там
в более трудолюбивые времена. В кузницу шли люди,
— Яков Титыч всех собирал в одно место и сам шагал сзади всех, высокий и
огорченный, как пастух гонимых. Когда он поднимал голову на небо, он чувствовал, что
дыхание ослабевает в его груди, будто освещенная легкая высота над ним сосала из него
воздух, дабы сделать его легче, и он мог лететь туда. «Хорошо быть ангелом, — думал Яков
Титыч, — если б они были. Человеку иногда скучно с одними людьми».
Двери кузницы отворились, и туда вошли люди, многие же остались наружи.
— Саша, — тихо сказал Прокофий Александру, — у меня нет своего двора в деревне, я
хочу остаться в Чевенгуре, и жить надо со всеми, иначе из партии исключат, ты поддержи
меня сейчас. И тебе ведь жить негде, давай тут всех в одно покорное семейство сорганизуем,
сделаем изо всего города один двор.
Дванов видел, что Прокофий томится, и обещал ему помочь.
— Жен вези! — закричали Прокофию многие прочие. — Привел нас да бросил одних!
Доставляй нам женщин сюда, аль мы нелюди! Нам одним тут жутко
— не живешь, а думаешь! Про товарищество говоришь, а женщина человеку кровный
товарищ, чего ж ее в город не поселяешь?
Прокофий поглядел на Дванова и начал говорить, что коммунизм есть забота не одного
его, а всех существующих пролетариев; значит, пролетарии должны жить теперь своим
умом, как то и было постановлено на последнем заседании Чевенгурского ревкома.
Коммунизм же произойдет сам, если в Чевенгуре нет никого, кроме пролетариев, — больше
нечему быть.
И Чепурный, стоявший вдалеке, вполне удовлетворился словами Прокофия, — это
была точная формулировка его личных чувств.
— Что нам ум? — воскликнул один прочий. — Мы хотим жить по желанию!
— Живите, пожалуйста, — сразу согласился Чепурный. — Прокофий, езжай завтра
женщин собирать!
Прокофий досказал еще немного про коммунизм: что он все равно в конце концов
полностью наступит и лучше заранее его организовать, чтоб не мучиться; женщины же,
прибыв в Чевенгур, заведут многодворье вместо одного Чевенгура, где живет ныне одна
сиротская семья, где бродят люди, меняя ночлеги и привыкая друг другу от неразлучности.
— Ты говоришь: коммунизм настанет в конце концов! — с медленностью произнес
Яков Титыч. — Стало быть, на самом коротке — где близко конец, там коротко! Стало быть,
вся долгота жизни будет проходить без коммунизма, а зачем тогда нам хотеть его всем
туловищем? Лучше жить на ошибке, раз она длинная, а правда короткая! Ты человека имей в
виду!
Лунное забвение простиралось от одинокого Чевенгура до самой глубокой вышины, и
там ничего не было, оттого и лунный свет так тосковал в пустоте. Дванов смотрел туда, и
ему хотелось закрыть сейчас глаза, чтобы открыть их завтра, когда встанет солнце и мир