Page 180 - Чевенгур

коммунизм сильней жамки. Лучше пойду пороху из патронов товарищу Гопнеру дам, он
скорей огонь сделает.
— Он без пороха сделает, — окоротил Кирея Чепурный. — Силы природы на все
хватит: целые светила горят, неужели солома не загорится?.. Чуть солнце за тучи, вы и
пошли трудиться вместо него! Надо жить уместней, теперь не капитал!
Но Кирей и Жеев не знали точно, отчего они сейчас трудились, и лишь почувствовали
скучное время на дворе, когда поднялись с камня и оставили на нем свою заботу об Якове
Титыче.
Дванов с Пиюсей тоже сначала не знали, зачем они пошли на реку Чевенгурку. Дождь
над степью и над долиной реки создавал особую тоскующую тишину в природе, будто
мокрые одинокие поля хотели приблизиться к людям в Чевенгур. Дванов с молчаливым
счастьем думал о Копенкине, Чепурном, Якове Титыче и обо всех прочих, что сейчас жили
себе в Чевенгуре. Дванов думал об этих людях как о частях единственного социализма,
окруженного дождем, степью и серым светом всего чужого мира.
— Пиюсь, ты думаешь что-нибудь? — спросил Дванов.
— Думаю, — сказал сразу Пиюся и слегка смутился — он часто забывал думать и
сейчас ничего не думал.
— Я тоже думаю, — удовлетворенно сообщил Дванов.
Под думой он полагал не мысль, а наслаждение от постоянного воображения любимых
предметов; такими предметами для него сейчас были чевенгурские люди — он представлял
себе их голые жалкие туловища существом социализма, который они искали с Копенкиным в
степи и теперь нашли. Дванов чувствовал полную сытость своей души, он даже не хотел есть
со вчерашнего утра и не помнил об еде; он сейчас боялся утратить свой душевный покойный
достаток и желал найти другую второстепенную идею, чтобы ею жить и ее тратить, а
главную идею оставить в нетронутом запасе — и лишь изредка возвращаться к ней для
своего счастья.
— Пиюсь, — обратился Дванов, — правда ведь, что Чевенгур у нас с тобой душевное
имущество? Его надо беречь как можно поскупей и не трогать каждую минуту!
— Это можно! — с ясностью подтвердил Пиюся. — Пускай только тронет кто — сразу
ляпну сердце прочь!
— В Чевенгуре тоже люди живут, им надо жить и кормиться,
— все дальше и все успокоенней думал Дванов.
— Конечно, надо, — согласно полагал Пиюся. — Тем более что тут коммунизм, а
народ худой% Разве в теле Якова Титыча удержится коммунизм, когда он тощий? Он сам в
своем теле еле помещается!
Они подошли к заглохшей, давно задернелой балке; своим устьем эта балка обращалась
в пойму реки Чевенгурки и там погашалась в долине. По широкому дну балки гноился ручей,
питающийся живым родником в глубине овражного верховья; ручей имел прочную воду,
которая была цела даже в самые сухие годы, и по берегам ручья всегда росла свежая трава.
Больше всего Дванову сейчас хотелось обеспечить пищу для всех чевенгурцев, чтобы они
долго и безвредно для себя жили на свете и доставляли своим наличием в мире покой
неприкосновенного счастья в душу и в думу Дванова; каждое тело в Чевенгуре должно
твердо жить, потому что только в этом теле живет вещественным чувством коммунизм.
Дванов в озабоченности остановился.
— Пиюсь, — сказал он, — давай плотину насыпем поперек ручья. Зачем здесь
напрасно, мимо людей течет вода?
— Давай, — согласился Пиюся. — А кто воду будет пить?
— Земля летом, — объяснил Дванов; он решил устроить в долине балки искусственное
орошение, чтобы будущим летом, по мере засухи и надобности, покрывать влагой долину и
помогать расти питательным злакам и травам.
— Тут огороды будут хороши, — указал Пиюся. — Тут жирные места, — сюда со
степей весной чернозем несет, а летом от жары одни трещины и сухие пауки.