Page 182 - Чевенгур

— Ты, красавец, не пугай! — с быстротой и привычкой к людям сказала старшая
цыганка. — Мы не такое видали, а женского ничего не прожили — сюда принесли. А ты чего
просишь-то? Твой малый сказал — всякая живая баба тут невестой будет, а ты уж — не
выдержим! Что мы выдержали, того нам тут не держать — легче будет, жених!
Чепурный выслушал и сформулировал извинение:
— Конечно, выдержишь! Это я тебе на пробу сказал. Кто капитализм на своем животе
перенес, для того коммунизм — слабость.
Гопнер неутомимо выкапывал кресты, словно две женщины вовсе не пришли в
Чевенгур, и Дванов тоже нагнулся на работу, чтобы Гопнер не считал его интересующимся
женщинами.
— Ступайте, бабы, в население, — сказал для цыганок Чепурный. — Берегите там
людей своей заботой, видите — мы для них мучаемся.
Цыганки пошли к мужьям в Чевенгур.
Прочие сидели по домам, в сенцах и в сараях и делали руками кто что мог: одни
стругали доски, другие с успокоившейся душой штопали мешки, чтобы набрать в них зерен
из степных колосьев, третьи же ходили со двора на двор и спрашивали: «Иде дырья?» — в
дырьях стен и печей они искали клопов и там душили их. Каждый прочий заботился не для
своей пользы, прочий человек видел, как Гопнер чинил крышу над Яковом Титычем, и,
желая утешения своей жизни, тоже начал считать своим благом какого-нибудь другого
чевенгурца — и для него приступил к сбору зерен или к очистке досок, а из досок, может
быть, собьет какой-нибудь подарок или вещь. Те же, кто душил клопов, еще не нашли себе в
определенном человеке единственного блага, от которого наступает душевный покой и
хочется лишь трудиться для охраны выбранного человека от бедствий нужды, — те просто
от растраты сил чувствовали свежесть своего устающего тела; однако они тоже немного
утешались, что людей больше не будут кусать клопы; даже водяной насос и тот спешил
работать, чтобы нагреть огня для Якова Титыча, хотя ветер и машина — не люди.
Прочий по имени Карчук доделал длинный ящик и лег спать, вполне удовлетворенный,
хотя и не знал, для чего потребуется ящик Кирею, которого Карчук начал чувствовать своей
душевной необходимостью.
А Кирей, устроив жернов, отправился подавить немного клопов, а потом тоже пошел на
отдых, решив, что теперь бедному человеку стало гораздо лучше: паразит перестанет
истощать его худое тело; кроме того, Кирей заметил, что прочие часто глядели на солнце —
они им любовались за то, что оно их кормило, а сегодня все чевенгурцы обступили водяной
насос, который крутил ветер, и тоже любовались на ветер и деревянную машину; тогда
Кирей почувствовал ревностный вопрос — почему при коммунизме люди любят солнце и
природу, а его не замечают — и вечером еще раз пошел губить клопов по жилищам, чтобы
трудиться не хуже природы и деревянной машины.
Только что Карчук, не додумав про свой ящик, задремал, как в дом вошли две цыганки.
Карчук открыл глаза и безмолвно испугался.
— Здравствуй, жених! — сказала старая цыганка. — Корми нас, а потом спать клади:
хлеб вместе и любовь пополам.
— Чего? — спросил полуглухой Карчук. — Мне не нужно, мне и так хорошо, я про
товарища думаю…
— Зачем тебе товарищ? — заспорила пожилая цыганка, а молодая молча и совестливо
стояла. — Ты свое тело со мной разделишь, вещей не жалко будет, товарища забудешь, —
вот истинно тебе говорю!
Цыганка снряла платок и хотела сесть на ящик, что был готов для Кирея.
— Не трожь ящик! — закричал Карчук от страха порчи ящика.
— Не тебе заготовлен!
Цыганка взяла платок с ящика и женски обиделась.
— Эх ты, несдобный! Нечего тебе клюкву хотеть, когда морщиться не умеешь…
Две женщины вышли и легли спать в чулане без брачного тепла.