Page 179 - Чевенгур

труда, он незаметно хотел привлечь Дванова к красоте Розы Люксембург и сделать для него
счастье, раз совестно сразу обнять и полюбить Дванова.
Двое прочих, и с ними Пашинцев, рубили шелюгу по песчаному наносу на окраине
Чевенгура. Несмотря на дождь, они не унимались и уже наложили немалый ворох дрожащих
прутьев. Чепурный еще издали заметил это чуждое занятие, тем более что люди мокли и
простывали ради хворостины, и пошел справиться.
— Чего вы делаете? — спросил он. — Зачем вы кущи губите и сами студитесь?
Но трое тружеников, поглощенные в самих себя, с жадностью пресекали топорами
худую жизнь хворостин.
Чепурный сел во влажный песок.
— Ишь ты, ишь ты! — подговаривал он Пашинцеву под руку.
— Рубит и режет, а зачем — скажи, пожалуйста?
— Мы на топку, — сказал Пашинцев. — Надо зиму загодя ждать.
— Ага — тебе надо зиму ожидать! — с хитростью ума произнес Чепурный. — А того
ты не учитываешь, что зимой снег бывает?!
— Когда нападает, то бывает, — согласился Пашинцев.
— А когда он не падает, скажи пожалуйста? — все более хитро упрекал Чепурный и
затем перешел к прямому указанию: — Ведь снег укроет Чевенгур и под снегом будет жить
тепло. Зачем же тебе хворост и топка? Убеди меня, пожалуйста, — я ничего не чувствую!
— Мы не себе рубим, — убедил его Пашинцев, — мы кому-нибудь, кому потребуется.
А мне сроду жара не нужна, я снегом хату завалю и буду там.
— Кому-нибудь?! — сомневающе сказал Чепурный — и удовлетворился. — Тогда руби
больше. Я думал, вы себе рубите, а раз кому-нибудь, то это верно — это не труд, а помощь
даром. Тогда руби! Только чего ж ты бос? На тебе хоть мои полусапожки — ты ж
остудишься!
— Я остужусь?! — обиделся Пашинцев. — Если б я когда заболел, то ты бы давно
умер.
Чепурный ходил и наблюдал по ошибке: он часто забывал, что в Чевенгуре больше нет
ревкома и он — не председатель. Сейчас Чепурный вспомнил, что он не Советская власть, и
ушел от рубщиков хвороста со стыдом, он побоялся, как бы Пашинцев и двое прочих не
подумали про него: вон самый умный и хороший пошел, богатым начальником бедноты
коммунизма хочет стать! И Чепурный присел за одним поперечным плетнем, чтобы про него
сразу забыли и не успели ничего подумать. В ближнем сарае раздавались мелкие спешные
удары по камню; Чепурный выдернул кол из плетня и дошел до того сарая, держа в руке кол
и желая помочь им в работе трудящихся. В сарае на мельничном камне сидели Кирей и Жеев
и долбили бороздки по лицу того камня. Оказалось, что Кирей с Жеевым захотели пустить
ветряную мельницу и намелить из разных созревших зерен мягкой муки, а из этой муки они
думали испечь нежные жамки для болящего Якова Титыча. После каждой бороздки оба
человека задумывались: насекать им камень дальше или нет, и, не приходя к концу мысли,
насекали дальше. Их брало одинаковое сомнение: для жернова нужна была пал-брица, а
сделать ее мог во всем Чевенгуре только один Яков Титыч — он работал в старину кузнецом.
Но когда он сможет сделать пал-брицу, тогда он уже выздоровеет и обойдется без жамок, —
стало быть, сейчас не надо насекать камня, а тогда, когда поднимется Яков Титыч, если же
он выздоровеет, то жамки не потребуются наравне с мельницей и пал-брицей. И время от
времени Кирей и Жеев останавливались для сомнения, а потом вновь работали на всякий
случай, чтобы чувствовать в себе удовлетворение от заботы по Якову Титычу.
Чепурный смотрел-смотрел на них и тоже усомнился.
— Зря долбите, — осторожно выразил он свое мнение, — вы сейчас камень чувствуете,
а не товарищей. Прокофий вот приедет, он всем вслух прочитает, как труд рожает стерву
противоречия наравне с капитализмом… На дворе дождь, в степи сырость, а малого нет и
нет, все время хожу и помню о нем.
— Либо верно — зря? — доверился Чепурному Кирей., — Он и так выздоровеет —