Page 21 - Чевенгур

на мешок: потом дожует.
— А ты нито дядя Захарка?
— Он!
Захар Павлович сел. Он теперь почувствовал время, как путешествие Прошки от
матери в чужие города. Он увидел, что время — это движение горя и такой же
ощутительный предмет, как любое вещество, хотя бы и негодное в отделку.
Какой-то малый, похожий на лишенного звания монастырского послушника, не прошел
мимо своей дорогой, а сел и уставился глазами на двоих собеседников. Губы у него были
красные, сохранившие с младенчества одутловатую красоту, а глаза смирные, но без резкого
ума, — таких лиц не бывает у простых людей, привыкших перехитрять свою непрерывную
беду.
Прошку взволновал прохожий — особенно своими губами.
— Чего губы оттопырил? Руку мою поцеловать хочешь?
Послушник поднялся и пошел в свою сторону, про которую и сам точно не знал — где
она находится.
Проша это сразу почуял и сказал вслед послушнику:
— Пошел. А куда пошел — сам не знает. Поверни его, он назад пойдет: вот
черти-нахлебники!
Захар Павлович немного смущался раннего разума Прошки — сам он поздно освоился
с людьми и долго считал их умнее себя.
— Прош! — спросил Захар Павлович. — А куда девался маленький мальчик —
рыбацкая сирота? Его твоя мать подобрала.
— Сашка, что ль? — догадался Прошка. — Он вперед всех из деревни убег! Это такой
сатаноид — житья от него не было! Украл последнюю коврижку хлеба и скрылся на ночь. Я
гнался-гнался за ним, а потом сказал: пускай, и ко двору воротился…
Захар Павлович поверил и задумался.
— А где отец твой?
— Отец в отход ушел. А мне все семейство кормить наказал. Набрал я по людям хлеба,
пришел на свою деревню, а там ни матери, ни ребят. А заместо народа крапива в хатах
растет…
Захар Павлович отдал Прошке полтинник и попросил наведаться еще, когда будет в
городе.
— Ты бы мне картуз отдал! — сказал Прошка. — Тебе все равно ничего не жалко. А то
мне голову дожди моют, я могу остудиться.
Захар Павлович отдал фуражку, сняв с нее железнодорожный значок, который ему был
дороже головного убора.
Прошел поезд дальнего следования, и Прошка поднялся поскорей уходить, чтобы Захар
Павлович не отнял обратно денег и фуражки. Картуз Прошке пришелся на лохматую голову
как раз, но Прошка его только померил, а затем снял и завязал в сумку с хлебом.
— Ну, прощай, иди с богом, — сказал Захар Павлович.
— Тебе хорошо говорить — ты всегда с хлебом, — упрекнул Прошка. — А у нас и того
нет.
Захар Павлович не знал, что дальше сказать, — денег у него больше не было.
— Намедни я Сашку в городе встретил, — проговорил Прошка.
— Тот, идол, совсем скоро издохнет: никто ему ничего не подает, он побираться не
смел. Я ему дал порцию, а сам не ел. Ты небось мамке его подкинул — теперь давай денег за
Сашку! — кончил Прошка серьезным голосом.
— Ты Сашку как-нибудь ко мне приведи, — ответил Захар Павлович.
— А что дашь? — заранее спросил Прошка.
— Получка будет — рублевку дам.
— Ладно, — сказал Прошка. — Это я тебе его приведу. Только ты его не приучай, а то
он тебя охомутает.