Page 52 - Чевенгур

но их туда не пускали, и они расточались ходом поезда, оставаясь без взгляда назади.
В жалобах и мечтах ехали люди в то позабытое утро и не замечали, что один молодой
человек стоит среди них, уснув на ногах. Он ехал без вещей и мешка: вероятно, имел другую
посуду для хлеба или просто скрывался. Вождь хотел у него по обычаю проверить
документы и спросил — куда он едет. Дванов не спал и ответил — одну станцию.
— Сейчас будет твоя остановка, — сообщил вождь. — Зря место занимал на короткое
расстояние: пешком бы дошел.
Станция освещалась керосиновым фонарем, хотя день уже настал, а под фонарем стоял
дежурный помощник начальника. Пассажиры побежали с чайниками, пугаясь всякого
шороха паровоза, чтобы не остаться на этой станции навсегда, но они могли бы управиться
без спешки: поезд остался на этой станции на день и еще ночевать.
Дванов продремал весь день близ железной дороги, а на ночь пошел в просторную хату
около станции, где давался любому человеку ночной приют за какую-нибудь плату. На полу
постоялой хаты народ лежал ярусами. Все помещение озарялось открытой затопленной
печкой. У печки сидел мужик с мертвой черной бородой и следил за действием огня. От
вздохов и храпа стоял такой шум, точно здесь не спали, а работали. При тогдашней
озабоченной жизни и сон являлся трудом. За деревянной перегородкой была другая комната
— меньше и темней. Там стояла русская печка, на ней бодрствовали только два голых
человека и чинили свою одежду. Дванов обрадовался простору на печке и полез туда. Голые
люди подвинулись. Но на печке была такая жара, что можно печь картошки.
— Здесь, молодой человек, не уснете, — сказал один голый.
— Тут только вшей сушить.
Дванов все-таки прилег. Ему показалось, что он с кем-то вдвоем: он видел
одновременно и ночлежную хату, и самого себя, лежащего на печке. Он отодвинулся, чтобы
дать место своему спутнику, и, обняв его, забылся.
Двое голых починили одежду. Один сказал:
— Поздно, вон малый уж спит, — и оба слезли на пол искать места в ущельях спящих
тел. У мужика с черной бородой печка потухла; он встал, потянулся руками и сказал:
— Эх, горе мое скучное! — А потом вышел наружу и больше не возвращался.
В хате начало холодать. Вышла кошка и побрела по лежащим людям, трогая веселой
лапкой распущенные бороды.
Кто-то не понял кошки и сказал со сна:
— Проходи, девочка, сами не емши.
Вдруг среди пола сразу поднялся и сел опухший парень в клочьях ранней бороды.
— Мама, мамка! Дай отрез, старая карга! Дай мне отрез, я тебе говорю… Надень чугун
на него!
Кошка сделала спинку дугой и ожидала от парня опасности.
Соседний старик хотя и спал, но ум у него работал от старости сквозь сон.
— Ляжь, ляжь, шальной, — сказал старик. — Чего ты на народе пугаешься? Спи с
богом.
Парень повалился без сознания обратно.
Ночное звездное небо отсасывало с земли последнюю дневную теплоту, начиналась
предрассветная тяга воздуха в высоту. В окна была видна росистая, изменившаяся трава,
будто рощи лунных долин. Вдалеке неустанно гудел какой-то срочный поезд — его
стискивали тяжелые пространства, и он, вопя, бежал по глухой щели выемки.
Раздался резкий звук чьей-то спящей жизни, и Дванов очнулся. Он вспомнил про
сундук, в котором вез булки для Сони; в том сундуке была масса сытных булок. Теперь
сундука на печке не оказывалось. Тогда Дванов осторожно слез на пол и пошел искать
сундук внизу. Он весь трепетал от испуга утратить сундук, все его душевные силы
превратились в тоску о сундуке. Дванов стал на четвереньки и начал ощупывать сонных
людей, предполагая, что они спрятали под собой сундук. Спящие ворочались, и под ними
был лишь голый пол. Сундука нигде не обнаруживалось. Дванов ужаснулся своей потере и