Page 61 - Чевенгур

Давайте начнем тогда сейчас же: можно к Новому году поспеть сделать социализм! Летом
прискочут белые козы, а кора уже застареет на советской березе.
Достоевский думал о социализме как об обществе хороших людей. Вещей и
сооружений он не знал. Дванов его сразу понял.
— Нет, товарищ Достоевский. Социализм похож на солнце и восходит летом. Его
нужно строить на тучных землях высоких степей. Сколько у вас дворов в селе?
— У нас многодворье: триста сорок дворов, да на отшибе пятнадцать хозяев живут, —
сообщил Достоевский.
— Вот и хорошо. Вам надо разбиться артелей на пять, на шесть, — придумывал
Дванов. — Объяви немедленно трудповинность — пусть пока колодцы на залежи копают, а с
весны гужом начинай возить постройки. Колодезники-то есть у вас?
Достоевский медленно вбирал в себя слова Дванова и превращал их в видимые
обстоятельства. Он не имел дара выдумывать истину, и мог ее понять, только обратив мысли
в события своего района, но это шло в нем долго: он должен умственно представить
порожнюю степь в знакомом месте, поименно переставить на нее дворы своего села и
посмотреть, как оно получается.
— Колодезники-то есть, — говорил Достоевский. — Примерно, Франц Меринг: он
ногами воду чует. Побродит по балкам, прикинет горизонты и скажет: рой, ребята, тутошнее
место на шесть сажен. Вода потом гуртом оттуда прет. Значит, мать ему с отцом так угодили.
Дванов помог Достоевскому вообразить социализм малодворными артельными
поселками с общими приусадебными наделами. Достоевский же все принял, но не хватало
какой-то общей радости над всеми гумнами, чтобы воображение будущего стало любовью и
теплом, чтобы совесть и нетерпение взошли силой внутри его тела
— от временного отсутствия социализма наяву.
Копенкин слушал-слушал и обиделся:
— Да что ты за гнида такая: сказано тебе от губисполкома
— закончи к лету социализм! Вынь меч коммунизма, раз у нас железная дисциплина.
Какой же ты Ленин тут, ты советский сторож: темп разрухи только задерживаешь, пагубная
душа!
Дванов завлекал Достоевского дальше:
— Земля от культурных трав будет ярче и яснее видна с других планет. А еще —
усилится обмен влаги, небо станет голубей и прозрачней!
Достоевский обрадовался: он окончательно увидел социализм. Это голубое, немного
влажное небо, питающееся дыханием кормовых трав. Ветер коллективно чуть ворошит
сытые озера угодий, жизнь настолько счастлива, что — бесшумна. Осталось установить
только советский смысл жизни. Для этого дела единогласно избран Достоевский; и вот — он
сидит сороковые сутки без сна и в самозабвенной задумчивости; чистоплотные красивые
девушки приносят ему вкусную пищу — борщ и свинину, но уносят ее целой обратно:
Достоевский не может очнуться от своей обязанности.
Девицы влюбляются в Достоевского, но они поголовные партийки и из-за дисциплины
не могут признаться, а мучаются молча в порядке сознательности.
Достоевский корябнул ногтем по столу, как бы размежевывая эпоху надвое:
— Даю социализм! Еще рожь не поспеет, а социализм будет готов!.. А я смотрю: чего я
тоскую? Это я по социализму скучал.
— По нем, — утвердительно сказал Копенкин. — Всякому охота Розу любить.
Достоевский обратил внимание на Розу, но полностью не понял
— лишь догадался, что Роза, наверно, сокращенное название революции, либо
неизвестный ему лозунг.
— Совершенно правильно, товарищ! — с удовольствием сказал Достоевский, потому
что основное счастье уже было открыто. — Но все-таки я вот похудел от руководства
революцией в своем районе.
— Понятно: ты здесь всем текущим событиям затычка, — поддерживал Копенкин