Page 59 - Чевенгур

— Да то долго! Мы — враз: скажем, что иначе суходольная земля хохлам отойдет… А
то просто вооруженной рукой проведем трудгужповинность на перевозку построек: раз
сказано, земля — социализм, то пускай то и будет.
— Сначала надо воду завести в степях, — соображал Дванов.
— Там по этой части сухое место, наши водоразделы — это отродье закаспийской
пустыни.
— А мы водопровод туда проведем, — быстро утешил товарища Копенкин. —
Оборудуем фонтаны, землю в сухой год намочим, бабы гусей заведут, будут у всех перо и
пух — цветущее дело!
Здесь Дванов уже забылся; Копенкин подложил под его раненую ногу травяной мякоти
и тоже успокоился до утра.
А утром они оставили дом на лесной опушке и взяли направление на степной край.
По наезженной дороге навстречу им шел пешеход. Время от времени он ложился и
катился лежачим, а потом опять шел ногами.
— Что ты, прокаженный, делаешь? — остановил путника Копенкин, когда стало близко
до него.
— Я, земляк, котма качусь, — объяснил встречный. — Ноги дюже устали, так я им
отдых даю, а сам дальше движусь.
Копенкин что-то усомнился:
— Так ты иди нормально и стройно.
— Так ты иди нормально и стройно.
— Так я же из Батума иду, два года семейство не видел. Стану отдыхать — тоска на
меня опускается, а котма хоть и тихо, а все к дому, думается, ближе…
— Это что там за деревня видна? — спросил Копенкин.
— Там-то? — странник обернулся помертвелым лицом: он не знал, что покрыл за свою
жизнь расстояние до луны. — Там, пожалуй, будут Ханские Дворики… А пес их знает: по
всей степи деревни живут.
Копенкин постарался дальше вникнуть в этого человека:
— Стало быть, ты дюже жену свою любишь…
Пешеход взглянул на всадников глазами, отуманенными дальней дорогой.
— Конечно, уважаю. Когда она рожала, я с горя даже на крышу лазил…
В Ханских Двориках пахло пищей, но это курили из хлеба самогон. В связи с этим
тайным производством по улице понеслась какая-то распущенная баба. Она вскакивала в
каждую хату и сразу выметывалась оттуда:
— Хронт ворочается! — предупреждала она мужиков, а сама жутко оглядывалась на
вооруженную силу Копенкина и Дванова.
Крестьяне лили в огонь воду — из изб полз чад; самогонное месиво наспех выносили в
свиные корыта, и свиньи, наевшись, метались потом в бреду по деревне.
— Где тут Совет, честный человек? — обратился Копенкин к хромому гражданину.
Хромой гражданин шел медленным важным шагом, облеченный неизвестным
достоинством.
— Ты говоришь — я честный? Ногу отняли, а теперь честным называете?.. Нету тут
сельсовета, а я полномочный волревкома, бедняцкая карающая власть и сила. Ты не гляди,
что я хром, — я здесь самый умный человек: все могу!
— Слушай меня, товарищ полномочный! — сказал Копенкин с грозой в голосе. — Вот
тебе главный командированный губисполкома! — Дванов сошел с коня и подал
уполномоченному руку. — Он делает социализм в губернии, в боевом порядке
революционной совести и трудгужповинности. Что у вас есть?
Уполномоченный ничего не испугался:
— У нас ума много, а хлеба нету.
Дванов изловил его:
— Зато самогон стелется над отнятой у помещиков землей.