Page 64 - Чевенгур

виднелся! Я к тебе наведаюсь!
— Тогда выходит, что одни бедняки и будут работать — у них ведь лошади, а
зажиточные будут жить без толку! — опять сомневался Достоевский.
— Ну и что ж? — не удивился Копенкин. — Социализм и должен произойти из чистых
бедняцких рук, а кулаки в борьбе погибнут.
— Это верно, — удовлетворился Достоевский.
Ночью Дванов и Копенкин уехали, еще раз пристрожив Достоевского насчет срока
устройства социализма.
Рысак Недоделанного шагал рядом с Пролетарской Силой. Обоим всадникам стало
легче, когда они почувствовали дорогу, влекущую их вдаль из тесноты населения. У
каждого, даже от суточной оседлости, в сердце скоплялась сила тоски; поэтому Дванов и
Копенкин боялись потолков хат и стремились на дороги, которые отсасывали у них лишнюю
кровь из сердца.
Уездная широкая дорога пошла навстречу двум всадникам, переведшим коней на
степную рысь.
А над ними было высокое стояние ночных облаков, полуосвещенных давно зашедшим
солнцем, и опустошенный дневным ветром воздух больше не шевелился. От свежести и
безмолвия поникшего пространства Дванов ослаб, он начал засыпать на рысаке.
— Встретится жилье — давай там подремлем до рассвета, — сказал Дванов.
Копенкин показал на недалекую полосу леса, лежавшего на просторной земле черной
тишиной и уютом.
— Там будет кордон.
Еще только въехав в чащу сосредоточенных грустных деревьев, путники услышали
скучающие голоса кордонных собак, стерегущих во тьме уединенный кров человека.
Лесной надзиратель, хранивший леса из любви к науке, в этот час сидел над
старинными книгами. Он искал советскому времени подобия в прошлом, чтобы узнать
дальнейшую мучительную судьбу революции и найти исход для спасения своей семьи.
Его отец-лесничий оставил ему библиотеку из дешевых книг самых последних,
нечитаемых и забытых сочинителей. Он говорил сыну, что решающие жизнь истины
существуют тайно в заброшенных книгах.
Отец лесного надзирателя сравнивал плохие книги с нерожденными детьми,
погибающими в утробе матери от несоответствия своего слишком нежного тела грубости
мира, проникающего даже в материнское лоно.
— Если бы десять таких детей уцелело, они сделали бы человека торжественным и
высоким существом, — завещал отец сыну. — Но рождается самое смутное в уме и
нечувствительное в сердце, что переносит резкий воздух природы и борьбу за сырую пищу.
Лесной надзиратель читал сегодня произведение Николая Арсакова, изданное в 1868
году. Сочинение называлось «Второстепенные люди», и надзиратель сквозь скуку сухого
слова отыскивал то, что ему нужно было. Надзиратель считал, что скучных и бессмысленных
книг нет, если читатель бдительно ищет в них смысл жизни. Скучные книги происходят от
скучного читателя, ибо в книгах действует ищущая тоска читателя, а не умелость
сочинителя.
«Откуда вы? — думал надзиратель про большевиков. — Вы, наверное, когда-то уже
были, ничего не происходит без подобия чему-нибудь, без воровства существовавшего».
Двое маленьких детей и располневшая жена спали мирно и безотчетно. Поглядывая на
них, надзиратель возбуждал свою мысль, призывая ее на стражу для этих трех драгоценных
существ. Он хотел открыть будущее, чтобы заблаговременно разобраться в нем и не дать
погибнуть своим ближайшим родственникам.
Арсаков писал, что только второстепенные люди делают медленную пользу. Слишком
большой ум совершенно ни к чему — он как трава на жирных почвах, которая валится до
созревания и не поддается покосу. Ускорение жизни высшими людьми утомляет ее, и она
теряет то, что имела раньше.