Page 67 - Чевенгур

мертвого инвентаря и строительного имущества (должно быть, кузнец, плотник и прочее —
в одной и той же личности), заведующий охраной и неприкосновенностью коммуны,
заведующий пропагандой коммунизма в неорганизованных деревнях, коммунальная
воспитательница поколения — и другие обслуживающие должности.
Копенкин долго читал бумагу и что-то соображал, а потом спросил председателя,
подписывавшего ордера на ужин:
— Ну, а как же вы пашете-то?
Председатель ответил, не останавливаясь подписывать:
— В этом году не пахали.
— Почему так?
— Нельзя было внутреннего порядка нарушать: пришлось бы всех от должностей
отнять — какая ж коммуна тогда осталась? И так еле наладили, а потом — в имении хлеб
еще был…
— Ну тогда так, раз хлеб был, — оставил сомнения Копенкин.
— Был, был, — сказал председатель, — мы его на учет сразу и взяли — для
общественной сытости.
— Это, товарищ, правильно.
— Без сомнения: у нас все записано и по ртам забронировано. Фельдшера звали, чтобы
норму пищи без предрассудка навсегда установить. Здесь большая дума над каждой вещью
была: великое дело — коммуна! Усложнение жизни!
Копенкин и здесь согласился — он верил, что люди сами справедливо управятся, если
им не мешать. Его дело — держать дорогу в социализм чистой; для этого он применял свою
вооруженную руку и веское указание. Смутило Копенкина только одно — усложнение
жизни, про которое упомянул председатель. Он даже посоветовался с Двановым: не
ликвидировать ли коммуну «Дружба бедняка» немедленно, так как при сложной жизни
нельзя будет разобрать, кто кого угнетает. Но Дванов отсоветовал: пусть, говорит, это они от
радости усложняют, из увлечения умственным трудом — раньше они голыми руками
работали и без смысла в голове; пусть теперь радуются своему разуму.
— Ну, ладно, — понял Копенкин, — тогда им надо получше усложнять. Следует в
полной мере помочь. Ты выдумай им что-нибудь… неясное.
Дванов и Копенкин остались в коммуне на сутки, чтобы их кони успели напитаться
кормом для долгой дороги.
С утра свежего солнечного дня началось обычное общее собрание коммуны. Собрания
назначались через день, чтобы вовремя уследить за текущими событиями. В повестку дня
вносилось два пункта: «текущий момент» и «текущие дела». Перед собранием Копенкин
попросил слова, ему его с радостью дали и даже внесли предложение не ограничивать
времени оратору.
— Говори безгранично, до вечера времени много, — сказал Копенкину председатель.
Но Копенкин не мог плавно проговорить больше двух минут, потому что ему лезли в голову
посторонние мысли и уродовали одна другую до невыразительности, так что он сам
останавливал свое слово и с интересом прислушивался к шуму в голове.
Нынче Копенкин начал с подхода, что цель коммуны «Дружба бедняка» — усложнение
жизни, в целях создания запутанности дел и отпора всею сложностью притаившегося кулака.
Когда будет все сложно, тесно и непонятно, — объяснял Копенкин, — тогда честному уму
выйдет работа, а прочему элементу в узкие места сложности не пролезть. А потому, —
поскорее закончил Копенкин, чтобы не забыть конкретного предложения, — а потому я
предлагаю созывать общие собрания коммуны не через день, а каждодневно и даже дважды
в сутки: во-первых, для усложнения общей жизни, а во-вторых, чтобы текущие события не
утекли напрасно куда-нибудь без всякого внимания, — мало ли что произойдет за сутки, а
вы тут останетесь в забвении, как в бурьяне…
Копенкин остановился в засохшем потоке речи, как на мели, и положил руку на эфес
сабли, сразу позабыв все слова. Все глядели на него с испугом и уважением.