Page 71 - Чевенгур
P. 71

торжественная белая усадьба, обезлюдевшая до бесприютного вида. Колонны главного дома,
               в  живой  форме  точных  женских  ног,  важно  держали  перекладину,  на  которую  опиралось
               одно  небо.  Дом  стоял  отступя  несколько  саженей  и  имел  особую  колоннаду  в  виде
               согбенных,  неподвижно  трудящихся  гигантов.  Копенкин  не  понял  значения  уединенных
               колонн и посчитал их остатками революционной расправы с недвижимым имуществом.
                     В одну колонну была втравлена белая гравюра с именем помещика-архитектора и его
               профилем. Ниже гравюры был латинский стих, данный рельефом по колонне:

                                         Вселенная — бегущая женщина:
                                         Ноги ее вращают землю,
                                         Тело трепещет в эфире,
                                         А в глазах начинаются звезды.

                     Дванов  грустно  вздохнул  среди  тишины  феодализма  и  снова  оглядел  колоннаду  —
               шесть  стройных  ног  трех  целомудренных  женщин.  В  него  вошли  покой  и  надежда,  как
               всегда бывало от вида отдаленно-необходимого искусства.
                     Ему  жалко  было  одного,  что  эти  ноги,  полные  напряжения  юности, —  чужие,  но
               хорошо было, что та девушка, которую носили эти ноги, обращала свою жизнь в обаяние, а
               не в размножение, что она хотя и питалась жизнью, но жизнь для нее была лишь сырьем, а не
               смыслом, — и это сырье переработалось во что-то другое, где безобразно-живое обратилось
               в бесчувственно-прекрасное.
                     Копенкин  тоже  посерьезнел  перед  колоннами:  он  уважал  величественное,  если  оно
               было  бессмысленно  и  красиво.  Если  же  в  величественном  был  смысл,  например, —  в
               большой машине, Копенкин считал его орудием угнетения масс и презирал с жестокостью
               души.  Перед  бессмысленным  же,  как  эта  колоннада,  он  стоял  с  жалостью  к  себе  и
               ненавистью к царизму. Копенкин полагал виноватым царизм, что он сам не волнуется сейчас
               от громадных женских ног, и только по печальному лицу Дванова видел, что ему тоже надо
               опечалиться.
                     — Хорошо  бы  и  нам  построить  что-нибудь  всемирное  и  замечательное,  мимо  всех
               забот! — с тоской сказал Дванов.
                     — Сразу  не  построишь, —  усомнился  Копенкин. —  Нам  буржуазия  весь  свет
               загораживала. Мы теперь еще выше и отличнее столбы сложим, а не срамные лыдки.
                     Налево, как могилы на погосте, лежали в зарослях трав и кустов остатки служб и малых
               домов.  Колонны  сторожили пустой  погребенный  мир.  Декоративные  благородные  деревья
               держали свои тонкие туловища над этой ровной гибелью.
                     — Но мы сделаем еще лучше — и на всей площади мира, не по одним закоулкам! —
               показал Дванов рукой на все, но почувствовал у себя в глубине:
                     — смотри! — что-то неподкупное, не берегущее себя предупредило его изнутри.
                     — Конечно,  построим:  факт  и  лозунг, —  подтвердил  Копенкин  от  своей
               воодушевленной надежды. — Наше дело неутомимое.
                     Копенкин напал на след огромных человечьих ног и тронул по ним коня.
                     — Во что же обут здешний житель? — немало удивлялся Копенкин и обнажил шашку:
               вдруг выйдет великан — хранитель старого строя. У помещиков были такие откормленные
               дядьки: подойдет и даст лапой без предупреждения — сухожилия лопнут.
                     Копенкину нравились сухожилия, он думал, что они силовые веревки, и боялся порвать
               их.
                     Всадники  доехали  до  массивной  вечной  двери,  ведшей  в  полуподвал  разрушенного
               дома.  Нечеловеческие  следы  уходили  туда;  даже  заметно  было,  что  истукан  топтался  у
               двери, мучая землю до оголения.
                     — Кто  же  тут  есть? —  поражался  Копенкин. —  Не  иначе  —  лютый  человек.  Сейчас
               ахнет на нас — готовься, товарищ Дванов!
                     Сам  Копенкин  даже  повеселел:  он  ощущал  тот  тревожный  восторг,  который  имеют
   66   67   68   69   70   71   72   73   74   75   76