Page 92 - Чевенгур

крыше горсовета и наблюдал оттуда город. Ему там было скучно — он пел песни и громыхал
по железу сапогами. Дванов и Гопнер слышали затем, как пожарный затих — вероятно, речь
из зала дошла и до него.
Секретарь губкома говорил сейчас о том, что на продработу посылались обреченные
товарищи, а наше красное знамя чаще всего шло на обшивку гробов.
Пожарный недослышал и запел свою песню:
Лапти по полю шагали, Люди их пустыми провожали…
— Чего он там поет, будь он проклят? — сказал Гопнер и прислушался. — Обо всем
поет — лишь бы не думать… Все равно водопровод не работает: зачем-то пожарные есть!
Пожарный в это время глядел на город, освещенный одними звездами, и предполагал:
что бы было, если б весь город сразу загорелся? Пошла бы потом голая земля из-под города
мужикам на землеустройство, а пожарная команда превратилась бы в сельскую дружину, а в
дружине бы служба спокойней была.
Сзади себя Дванов услышал медленные шаги спускающегося с лестницы человека.
Человек бормотал себе свои мысли, не умея соображать молча. Он не мог думать втемную —
сначала он должен свое умственное волнение переложить в слово, а уж потом, слыша слово,
он мог ясно чувствовать его. Наверно, он и книжки читал вслух, чтобы загадочные мертвые
знаки превращать в звуковые вещи и от этого их ощущать.
— Скажи пожалуйста! — убедительно говорил себе и сам внимательно слушал
человек. — Без него не знали: торговля, товарообмен да налог! Да оно так и было: и торговля
шла сквозь все отряды, и мужик разверстку сам себе скащивал, и получался налог! Верно я
говорю иль я дурак?..
Человек иногда приостанавливался на ступеньках и делал себе возражения:
— Нет, ты дурак! Неужели ты думаешь, что Ленин глупей тебя: скажи пожалуйста!
Человек явно мучился. Пожарный на крыше снова запел, не чувствуя, что под ним
происходит.
— Какая-то новая экономическая политика! — тихо удивлялся человек. — Дали просто
уличное название коммунизму! И я по-уличному чевенгурцем называюсь — надо терпеть!
Человек дошел до Дванова и Гопнера и спросил у них:
— Скажите мне, пожалуйста: вот у меня коммунизм стихией прет — могу я его
политикой остановить иль не надо?
— Не надо, — сказал Дванов.
— Ну, а раз не надо — о чем же сомнение? — сам для себя успокоительно ответил
человек и вытащил из кармана щепотку табаку. Он был маленького роста, одетый в
прозодежду коммуниста, — шинель с плеч солдата, дезертира царской войны,
— со слабым носом на лице.
Дванов узнал в нем того коммуниста, который бормотал спереди него на собрании.
— Откуда ты такой явился? — спросил Гопнер.
— Из коммунизма. Слыхал такой пункт? — ответил прибывший человек.
— Деревня, что ль, такая в память будущего есть?
Человек обрадовался, что ему есть что рассказать.
— Какая тебе деревня — беспартийный ты, что ль? Пункт есть такой — целый уездный
центр. По-старому он назывался Чевенгур. А я там был, пока что, председателем ревкома.
— Чевенгур от Новоселовска недалеко? — спросил Дванов.
— Конечно, недалеко. Только там гамаи живут и к нам не ходят, а у нас всему конец.
— Чему ж конец-то? — недоверчиво спрашивал Гопнер.
— Да всей всемирной истории — на что она нам нужна?
Ни Гопнер, ни Дванов ничего дальше не спросили. Пожарный мерно гремел по откосу
крыши, озирая город сонными глазами. Петь он перестал, а скоро и совсем затих — должно
быть, ушел на чердак спать. Но в эту ночь нерадивого пожарного застигло начальство. Перед
тремя собеседниками остановился формальный человек и начал кричать с мостовой на
крышу: