Page 95 - Чевенгур

Чепурный, обученный в Чевенгуре большому уму, замолчал. Несмотря на звание
председателя ревкома, Чепурный этим званием не пользовался. Иногда, когда он, бывало,
сидел в канцелярии, ему приходила в голову жалостная мысль, что в деревнях живут люди,
сплошь похожие друг на друга, которые сами не знают, как им продолжать жизнь, и если не
трогать их, то они вымрут; поэтому весь уезд будто бы нуждался в его умных заботах.
Объезжая же площадь уезда, он убедился в личном уме каждого гражданина и давно
упразднил административную помощь населению. Пожилой собеседник снова утвердил
Чепурного в том простом чувстве, что живой человек обучен своей судьбе еще в животе
матери и не требует надзора.
При выезде с постоялого двора Чепурного окоротил сподручный хозяина и попросил
денег за постой. У того денег не было и быть не могло — в Чевенгуре не имелось бюджета,
на радость губернии, полагавшей, что там жизнь идет на здоровых основах
самоокупаемости; жители же давно предпочли счастливую жизнь всякому труду,
сооружениям и взаимным расчетам, которым жертвуется живущее лишь однажды
товарищеское тело человека.
Отдать за постой было нечем.
— Бери что хочешь, — сказал сподручному чевенгурец. — Я голый коммунист.
Тот самый мужик, что имел мысли против чевенгурца, подошел на слух этого
разговора.
— А сколько по таксе с него полагается? — спросил он.
— Миллион, если в горнице не спал, — определил сподручный.
Крестьянин отвернулся и снял у себя с горла, из-под рубашки, кожаную мошонку.
— Вот на тебе, малый, и отпусти человека, — подал деньги бывший собеседник
чевенгурца.
— Мое дело — служба, — извинился сподручный. — Я душу вышибу, а даром со
двора никого не пущу.
— Резон, — спокойно согласился с ним крестьянин. — Здесь не степь, а заведение:
людям и скоту одинаковый покой.
За городом Чепурный почувствовал себя свободней и умней. Снова перед ним
открылось успокоительное пространство. Лесов, бугров и зданий чевенгурец не любил, ему
нравился ровный, покатый против неба живот земли, вдыхающий в себя ветер и жмущийся
под тяжестью пешехода.
Слушая, как секретарь ревкома читал ему вслух циркуляры, таблицы, вопросы для
составления планов и прочий государственный материал из губернии, Чепурный всегда
говорил одно — политика! — и задумчиво улыбался, втайне не понимая ничего. Вскоре
секретарь перестал читать, управляясь со всем объемом дел без руководства Чепурного.
Сейчас чевенгурца везла черная лошадь с белым животом — чья она была, неизвестно.
Увидел ее Чепурный в первый раз на городской площади, где эта лошадь объедала посадки
будущего парка, привел на двор, запряг и поехал. Что лошадь была ничья, тем она дороже и
милей для чевенгурца: о ней некому позаботиться, кроме любого гражданина. Поэтому-то
весь скот в Чевенгурском уезде имел сытый, отменный вид и круглые обхваты тела.
Дорога заволокла Чепурного надолго. Он пропел все песни, какие помнил наизусть,
хотел о чем-нибудь подумать, но думать было не о чем — все ясно, оставалось действовать:
как-нибудь вращаться и томить свою счастливую жизнь, чтобы она не стала слишком
хорошей, но на телеге трудно утомить себя. Чевенгурец спрыгнул с телеги и побежал рядом
с пышущей усталым дыханием лошадью. Уморившись бежать, он прыгнул на лошадь
верхом, а телега по-прежнему гремела сзади пустой. Чепурный оглянулся на телегу — ему
она показалась плохой и неправильно устроенной: слишком тяжела на ходу.
Тпру, — сказал он коню и враз отпряг телегу. — Стану я живую жизнь коня на
мертвую тяготу тратить: скажи пожалуйста!
— И, оставив сбрую, он поехал верхом на освобожденном коне; телега опустила
оглобли и легла ждать произвола первого проезжего крестьянина.