Page 120 - Доктор Живаго

столом, представительница райсовета, выбранная на собрании председательницей.
Ее еще с давних времен хорошо знали старожилы дома, и она сама хорошо их знала.
Она перед началом собрания неофициально вполголоса беседовала с теткой Фатимой, старой
дворничихой дома, когда-то с мужем и детьми ютившейся в грязном подвале, а теперь
переселенной вдвоем с дочерью на второй этаж в две светлых комнаты.
— Ну так как же, Фатима? — спрашивала председательница.
Фатима жаловалась, что она одна не справляется с таким большим и многолюдным
домом, а помощи ниоткуда, потому что разложенной на квартиры повинности по уборке
двора и улицы никто не соблюдает.
— Не тужи, Фатима, мы им рога обломаем, будь покойна. Что за комитет? Мыслимое
ли дело? Уголовный элемент скрывается, сомнительная нравственность живет без прописки.
Мы этим по шапке, а выберем другой. Я тебя в управдомши проведу, ты только не брыкайся.
Дворничиха взмолилась, чтобы председательница этого не делала, но та и не стала
слушать. Она окинула взглядом комнату, нашла, что народу набралось достаточно,
потребовала установить тишину и коротким вводным словом открыла собрание.
Осудив бездеятельность прежнего домового комитета, она предложила наметить
кандидатов для перевыбора нового и перешла к другим вопросам. Покончив с этим, она,
между прочим, сказала:
— Так вот как, стало быть, товарищи. Будем говорить начистоту. Ваше здание
поместительное, подходящее для общежития. Бывает, делегаты съезжаются на совещания,
некуда рассовать людей. Есть решение взять здание в распоряжение райсовета под дом для
приезжающих и присвоить ему имя товарища Тиверзина, как проживавшего в данном доме
до ссылки, факт общеизвестный. Возражений не имеется? Теперь к порядку очищения дома.
Эта мера нескорая, у вас еще год времени.
Трудовое население будем переселять с предоставлением площади, нетрудовое
предупреждаем, чтоб подыскали сами, и даем двенадцать месяцев сроку.
— А кто у нас нетрудовой? У нас нет нетрудовых! Все трудовые, — закричали
отовсюду, и один голос надрывался:
— Это великодержавный шовинизм! Все национальности теперь равны.
Я знаю, на что вы намекаете!
— Не все сразу! Просто не знаю, кому отвечать. Какие национальности? При чем тут
национальность, гражданин Валдыркин? Например, Храпугина совсем не национальность, а
тоже выселим.
— Высели! Посмотрим, как ты меня выселишь. Продавленная кушетка! Десять
должностей! — выкрикивала Храпугина бессмысленные прозвища, которые она давала
делегатке в разгаре спора.
— Какая змея! Какая шайтанка! Стыда в тебе нет! — возмущалась дворничиха.
— Не связывайся, Фатима. Сама за себя постою. Перестань, Храпугина. Тебе дай
повадку, так ты на шею сядешь! Замолчи, говорю, а то немедленно сдам тебя органам, не
дожидаясь, когда тебя на самогоне накроют и за содержание притона.
Шум достиг предела. Никому не давали говорить. В это время на склад вошел доктор.
Он попросил первого попавшегося у двери указать кого-нибудь из домового комитета. Тот
сложил руки рупором и, перекрывая шум и гам, по слогам прочитал:
— Га-ли-уль-ли-на! Поди сюда. Тут спрашивают. Доктор ушам своим не поверил.
Подошла худая, чуть сгорбленная женщина, дворничиха. Доктора поразило сходство матери
с сыном. Но он себя еще не выдавал. Он сказал:
— У вас тут одна квартирантка тифом заболела (он назвал её по фамилии). Требуются
предосторожности, чтобы не разнести заразу. Кроме того больную надо будет отвезти в
больницу. Я ей составлю бумагу, которую домком должен будет удостоверить. Как и где это
сделать?
Дворничиха поняла так, что вопрос относится к перевозке больной, а не к составлению
препроводительной бумаги.