Page 166 - Доктор Живаго

которые забываются тут же на месте, по пробуждении. Сон вылетел из головы, в сознании
осталась только причина пробуждения. Меня разбудил женский голос, который слышался во
сне, которым во сне оглашался воздух. Я запомнил его звук и, воспроизводя его в памяти,
перебирал мысленно знакомых женщин, доискиваясь, какая из них могла быть
обладательницей этого грудного, тихого от тяжести, влажного голоса. Он не принадлежал ни
одной. Я подумал, что, может быть, чрезмерная привычка к Тоне стоит между нами и
притупляет у меня слух по отношению к ней. Я попробовал забыть, что она моя жена, и
отнес её образ на расстояние, достаточное для выяснения истины. Нет, это был также не её
голос. Так это и осталось невыясненным.
Кстати о снах. Принято думать, что ночью снится обыкновенно то, что днем, в
бодрствовании, произвело сильнейшее впечатление. У меня как раз обратные наблюдения.
Я не раз замечал, что именно вещи, едва замеченные днем, мысли, не доведенные до
ясности, слова, сказанные без души и оставленные без внимания, возвращаются ночью,
облеченные в плоть и кровь, и становятся темами сновидений, как бы в возмещение за
дневное к ним пренебрежение».

6

«Ясная морозная ночь. Необычайная яркость и цельность видимого. Земля, воздух,
месяц, звезды скованы вместе, склепаны морозом. В парке поперек аллей лежат отчетливые
тени деревьев, кажущиеся выточенными и выпуклыми. Все время кажется, будто какие-то
черные фигуры в разных местах без конца переходят через дорогу. Крупные звезды синими
слюдяными фонарями висят в лесу между ветвями. Мелкими, как летние луга ромашками,
усеяно все небо.
Продолжающиеся по вечерам разговоры о Пушкине. Разбирали лицейские
стихотворения первого тома. Как много зависело от выбора стихотворного размера!
В стихах с длинными строчками пределом юношеского честолюбия был Арзамас,
желание не отстать от старших, пустить дядюшке пыль в глаза мифологизмами,
напыщенностью, выдуманной испорченностью и эпикурейством, преждевременным,
притворным здравомыслием.
Но едва с подражаний Оссиану или Парни или с «Воспоминаний в Царском Селе»
молодой человек нападал на короткие строки «Городка» или «Послания к сестре» или
позднейшего кишиневского «К моей чернильнице», или на ритмы «Послания к Юдину», в
подростке пробуждался весь будущий Пушкин.
В стихотворение, точно через окно в комнату, врывались с улицы свет и воздух, шум
жизни, вещи, сущности. Предметы внешнего мира, предметы обихода, имена
существительные, теснясь и наседая, завладевали строчками, вытесняя вон менее
определенные части речи. Предметы, предметы, предметы рифмованной колонною
выстраивались по краям стихотворения.
Точно этот, знаменитый впоследствии, Пушкинский четырехстопник явился какой-то
измерительной единицей русской жизни, её линейной мерой, точно он был меркой, снятой со
всего русского существования подобно тому, как обрисовывают форму ноги для сапожной
выкройки, или называют номер перчатки для приискания её по руке, впору.
Так позднее ритмы говорящей России, распевы её разговорной речи были выражены в
величинах длительности Некрасовским трехдольником и Некрасовской дактилической
рифмой».

7

«Как хотелось бы наряду со службой, сельским трудом или врачебной практикой
вынашивать что-нибудь остающееся, капитальное, писать какую-нибудь научную работу или
что-нибудь художественное.