Page 168 - Доктор Живаго

В былине он называется Соловей-разбойник, Одихмантьев сын.
Как хорошо про него говорится!

От него ли то от посвисту соловьего,
От него ли то от покрику звериного,
То все травушки-муравушки уплетаются,
Все лазоревы цветочки отсыпаются,
Темны лесушки к земле все преклоняются,
А что есть людей, то все мертвы лежат.

Мы приехали в Варыкино раннею весной. Вскоре все зазеленело, особенно в Шутьме,
как называется овраг под Микулицынским домом, — черемуха, ольха, орешник. Спустя
несколько ночей защелкали соловьи.
И опять, точно слушая их в первый раз, я удивился тому, как выделяется этот напев из
остальных птичьих посвистов, какой скачок, без постепенного перехода, совершает природа
к богатству и исключительности этого щелканья. Сколько разнообразия в смене колен и
какая сила отчетливого, далеко разносящегося звука! У Тургенева описаны где-то эти
высвисты, дудка лешего, юлиная дробь. Особенно выделялись два оборота.
Учащенно-жадное и роскошное «тёх-тёх-тёх», иногда трехдольное, иногда без счета, в
ответ на которое заросль, вся в росе, отряхивалась и охорашивалась, вздрагивая, как от
щекотки. И другое, распадающееся на два слога, зовущее, проникновенное, умоляющее,
похожее на просьбу или увещание: «Оч-нись! Оч-нись! Оч-нись!»

9

«Весна. Готовимся к сельским работам. Стало не до дневника.
А приятно было вести эти записки. Придется отложить их до зимы.
На днях, на этот раз действительно на маслянице, в распутицу, въезжает на санях во
двор, по воде и грязи больной крестьянин. Понятно, отказываюсь принять. «Не взыщи,
милый, перестал этим заниматься, — ни настоящего подбора лекарств, ни нужных
приспособлений». Да разве так отвяжешься. «Помоги. Кожею скудаем. Помилосердствуй.
Телесная болезнь».
Что делать? Сердце не камень. Решил принять. «Раздевайся».
Осматриваю. «У тебя волчанка». Вожусь с ним, искоса поглядывая в окно, на бутыль с
карболкой. (Боже правый, не спрашивайте, откуда она у меня, и еще кое-что, самое
необходимое! Все это — Самдевятов.) Смотрю, — на двор другие сани, с новым больным,
как мне кажется в первую минуту. И сваливается, как с облаков, брат Евграф. На некоторое
время он поступает в распоряжение дома, Тони, Шурочки, Александра Александровича.
Потом, когда я освобождаюсь, присоединяюсь к остальным.
Начинаются расспросы, — как, откуда? По обыкновению увертывается, уклоняется, ни
одного прямого ответа, улыбки, чудеса, загадки.
Он прогостил около двух недель, часто отлучаясь в Юрятин, и вдруг исчез, как сквозь
землю провалился. За это время я успел отметить, что он еще влиятельнее Самдевятова, а
дела и связи его еще менее объяснимы. Откуда он сам? Откуда его могущество?
Чем он занимается? Перед исчезновением обещал облегчить нам ведение хозяйства,
так, чтобы у Тони освобождалось время для воспитания Шуры, а у меня — для занятий
медициной и литературой. Полюбопытствовали, что он для этого собирается сделать. Опять
отмалчиванье и улыбки. Но он не обманул.
Имеются признаки, что условия жизни у нас действительно переменятся.
Удивительное дело! Это мой сводный брат. Он носит одну со мною фамилию. А знаю я
его, собственно говоря, меньше всех.