Page 167 - Доктор Живаго
P. 167

Каждый родится Фаустом, чтобы все обнять, все испытать, все выразить. О том, чтобы
               Фаусту  быть  ученым,  позаботились  ошибки  предшественников  и  современников.  Шаг
               вперед в науке делается по закону отталкивания, с опровержения царящих заблуждений и
               ложных теорий.
                     О  том,  чтобы  Фаусту  быть  художником,  позаботились  заразительные  примеры
               учителей. Шаг вперед в искусстве делается по закону притяжения, с подражания, следования
               и поклонения любимым предтечам.
                     Что  же  мешает  мне  служить,  лечить  и  писать?  Я  думаю,  не  лишения  и  скитания,  не
               неустойчивость  и  частые  перемены,  а  господствующий  в  наши  дни  дух  трескучей  фразы,
               получивший  такое  распространение, —  вот  это  самое:  заря  грядущего,  построение  нового
               мира, светочи человечества. Послушать это, и по началу кажется, — какая широта фантазии,
               какое богатство!
                     А на деле оно именно и высокопарно по недостатку дарования.
                     Сказочно только рядовое, когда его коснется рука гения.
                     Лучший  урок  в  этом отношении  Пушкин.  Какое  славословие  честному  труду,  долгу,
               обычаям повседневности! Теперь у нас стало звучать укорительно мещанин, обыватель. Этот
               упрек предупрежден строками из «Родословной».
                     «Я мещанин, я мещанин».
                     И из «Путешествия Онегина»:


                                         Мой идеал теперь — хозяйка,
                                         Мои желания — покой,
                                         Да щей горшок, да сам большой.

                     Изо  всего  русского  я  теперь  больше  всего  люблю  русскую  детскость  Пушкина  и
               Чехова, их застенчивую неозабоченность насчет таких громких вещей, как конечные цели
               человечества и их собственное спасение. Во всем этом хорошо разбирались и они, но куда
               им было до таких нескромностей, — не до того и не по чину! Гоголь, Толстой, Достоевский
               готовились к смерти, беспокоились, искали смысла, подводили итоги, а эти до конца были
               отвлечены  текущими  частностями  артистического  призвания,  и  за  их  чередованием
               незаметно прожили жизнь, как такую же личную, никого не касающуюся частность, и теперь
               эта частность оказывается общим делом и подобно снятым с дерева дозревающим яблокам
               сама доходит в преемственности, наливаясь все большею сладостью и смыслом».

                                                               8

                     «Первые  предвестия  весны,  оттепель.  Воздух  пахнет  блинами  и  водкой,  как  на
               масляной, когда сам календарь как бы каламбурит. Сонно, масляными глазками жмурится
               солнце  в  лесу,  сонно,  ресницами  игл  щурится  лес,  маслянисто  блещут  в  полдень  лужи.
               Природа зевает, потягивается, переворачивается на другой бок и снова засыпает.
                     В  седьмой  главе  Евгения  Онегина  —  весна,  пустующий  за  выездом  Онегина
               господский дом, могила Ленского внизу, у воды, под горою.


                                         И соловей, весны любовник,
                                         Поет всю ночь.
                                         Цветет шиповник.

                     Почему — любовник? Вообще говоря, эпитет естественный, уместный. Действительно
               — любовник. Кроме того — рифма к слову «шиповник». Но звуковым образом не сказался
               ли также былинный «соловей-разбойник»?
   162   163   164   165   166   167   168   169   170   171   172