Page 184 - Доктор Живаго

— Мамочка Ольга Ниловна, дайте я расстегну. Не надо мучиться.
— Не слушаются пальцы, хоть плачь. Не хватило ума у порхатого крючки пришить
по-человечески, слепая курица.
Спороть донизу и всей кромкой в рожу.
— Хорошо пели у Воздвиженья. Ночь тихая. Сюда доносило воздухом.
— Пели-то хорошо. Да мне, мать моя, плохо. Опять колотье и тут и тут. Везде. Вот
какой грех. Не знаю, что делать.
— Гомеопат Стыдобский вам помогал.
— Всегда советы неисполнимые. Коновал твой гомеопат оказался. Ни в дудочку, ни в
сопелочку. Это во-первых. А во-вторых, уехал он. Уехал, уехал. Да не он один. Перед
праздником все кинулись из города. Землетрясение ли какое предвидится?
— Ну тогда пленный доктор венгерский хорошо вас пользовал.
— Опять ерунда с горохом. Говорю тебе, никого не осталось, все разбрелись. Очутился
Керени Лайош с другими мадьярами за демаркационной линией. Служить заставили
голубчика. Взяли в Красную армию.
— Ведь это у вас одна мнительность. Сердечный невроз.
Простое внушение народное здесь чудеса производит. Помните, солдатка шептунья вас
с успехом заговаривала. Как рукой снимало. Забыла, как ее, солдатку. Имя забыла.
— Нет, ты положительно считаешь меня темною дурой. Еще чего доброго про меня за
глаза Сентетюриху поешь.
— Побойтесь Бога! Грех вам, маменька. Лучше напомните, как солдатку зовут. На
языке вертится. Не успокоюсь, пока не вспомню.
— А у нее больше имен, чем юбок. Не знаю, какое тебе.
Кубарихой её зовут и Медведихой, и Злыдарихой. И еще прозвищ с десяток. Нет
поблизости и ее. Кончились гастроли, ищи ветра в поле. Заперли рабу Божию в Кежемскую
тюрьму. За вытравление плода и порошки какие-то. А она, вишь, чем в остроге скучать, из
тюрьмы дала драла куда-то на Дальний Восток. Я ведь тебе говорю, все разбежались. Влас
Пахомыч, Тереша, тетя Поля сердце податливое. Честных женщин одни мы с тобой две дуры
во всем городе, разве я шучу. И никакой врачебной помощи. Случись что, и конец, никого не
докличешься. Говорили, знаменитость из Москвы в Юрятине, профессор, сын самоубийцы
купца сибирского.
Пока я раздумывала выписать, двадцать красных кордонов на дороге наставили,
чихнуть некуда. А теперь о другом. Ступай спать и я лечь попробую. Тебе студент Блажеин
голову кружит.
Зачем отпираться. Всё равно не ухоронишься, покраснела как рак. Трудится твой
студент несчастный над карточками во святую ночь, карточки мои проявляет и печатает.
Сами не спят и другим спать не дают. Томик у них на весь город заливается. И ворона
стерьва раскаркалась у нас на яблоне, видно опять не уснуть мне всю ночь. Да что ты, право,
обижаешься, недотрога ты этакая? На то и студенты, чтобы девушкам нравиться.

6

— Что это там собака надрывается? Надо бы посмотреть, в чем дело. Даром она лаять
не станет. Погоди, Лидочка, дуй тебя в хвост, помолчи минуту. Надо выяснить обстановку.
Неровён час, ащеулы нагрянут. Ты не уходи, Устин. И ты стой тут, Сивоблюй. Без вас
обойдется.
Не слышавший просьб, чтобы он повременил и остановился, представитель из центра
продолжал устало ораторской скороговоркой:
— Существующая в Сибири буржуазно-военная власть политикой грабежа, поборов,
насилия, расстрелов и пыток должна открыть глаза заблуждающимся. Она враждебна не
только рабочему классу, но по сути вещей и всему трудовому крестьянству. Сибирское и
Уральское трудовое крестьянство должно понять, что только в союзе с городским