Page 235 - Доктор Живаго

делами, его встречала дощечка «Бюро претензий». Он пересекал площадь наискось и
выходил на Малую Буяновку. Миновав завод Стенгопа, он через задний двор больницы
проходил в амбулаторию Военного госпиталя, место своей главной службы.
Половина его пути лежала под тенистыми, перевешивавшимися над улицей деревьями,
мимо замысловатых, в большинстве деревянных домишек с круто заломленными крышами,
решетчатыми оградами, узорными воротами и резными наличниками на ставнях.
По соседству с амбулаторией, в бывшем наследственном саду купчихи Гореглядовой,
стоял любопытный невысокий дом в старорусском вкусе. Он был облицован гранеными
изразцами с глазурью, пирамидками граней наружу, наподобие старинных московских
боярских палат.
Из амбулатории Юрий Андреевич раза три-четыре в декаду отправлялся в бывший дом
Лигетти на Старой Миасской, на заседания помещавшегося там Юрятинского Облздрава.
Совсем в другом, отдаленном районе стоял дом, пожерствованный городу отцом
Анфима, Ефимом Самдевятовым, в память покойной жены, которая умерла в родах, дав
жизнь Анфиму. В доме помещался основанный Самдевятовым Институт гинекологии и
акушерства. Теперь в нем были размещены ускоренные медико-хирургические курсы имени
Розы Люксембург.
Юрий Андреевич читал на них общую патологию и несколько необязательных
предметов.
Он возвращался со всех этих должностей к ночи измученный и проголодавшийся, и
заставал Ларису Федоровну в разгаре домашних хлопот, за плитою или перед корытом. В
этом прозаическом и будничном виде, растрепанная, с засученными рукавами и
подоткнутым подолом, она почти пугала своей царственной, дух захватывающей
притягательностью, более, чем если бы он вдруг застал её перед выездом на бал, ставшею
выше и словно выросшею на высоких каблуках, в открытом платье с вырезом и широких
шумных юбках.
Она готовила или стирала, и потом оставшеюся мыльной водой мыла полы в доме. Или
спокойная и менее разгоряченная, гладила и чинила свое, его и Катенькино белье. Или,
справившись со стряпней, стиркой и уборкой, учила Катеньку. Или, уткнувшись в
руководства, занималась собственным политическим переобучением перед обратным
поступлением учительницею в новую преобразованную школу.
Чем ближе были ему эта женщина и девочка, тем менее осмеливался он воспринимать
их по-семейному, тем строже был запрет, наложенный на род его мыслей долгом перед
своими и его болью о нарушенной верности им. В этом ограничении для Лары и Катеньки не
было ничего обидного. Напротив, этот несемейный способ чувствования заключал целый
мир почтительности, исключавший развязность и амикошонство.
Но это раздвоение всегда мучило и ранило, и Юрий Андреевич привык к нему, как
можно привыкнуть к незажившей, часто вскрывающейся ране.

16

Так прошло месяца два или три. Как-то в октябре Юрий Андреевич сказал Ларисе
Федоровне:
— Знаешь, кажется, мне придется уйти со службы. Старая вечно повторяющаяся
история. Начинается как нельзя лучше. «Мы всегда рады честной работе. А мыслям, в
особенности новым, и того более. Как их не приветствовать. Добро пожаловать.
Работайте, боритесь, ищите».
Но на поверку оказывается, что под мыслями разумеется одна их видимость, словесный
гарнир к возвеличению революции и властей предержащих. Это утомительно и надоедает. И
я не мастер по этой части.
И, наверное, действительно они правы. Конечно, я не с ними.
Но мне трудно примириться с мыслью, что они герои, светлые личности, а я — мелкая