Page 252 - Доктор Живаго

Но пока в нашем распоряжении эта остановка, у меня есть к тебе просьба. Пожертвуй
мне несколько часов в ближайшие ночи и запиши, пожалуйста, все из того, что ты читал мне
в разное время на память. Половина этого растеряна, а другая не записана, и я боюсь, что
потом ты всё забудешь и оно пропадет, как, по твоим словам, с тобой уже часто случалось.

8

К концу дня все помылись горячею водой, в изобилии оставшейся от стирки. Лара
выкупала Катеньку. Юрий Андреевич с блаженным чувством чистоты сидел за оконным
столом спиной к комнате, в которой Лара, благоухающая, запахнутая в купальный халат, с
мокрыми, замотанными мохнатым полотенцем в тюрбан волосами, укладывала Катеньку и
устраивалась на ночь. Весь уйдя в предвкушение скорой сосредоточенности, Юрий
Андреевич воспринимал всё совершавшееся сквозь пелену разнеженного и всеобобщающего
внимания.
Был час ночи, когда, притворявшаяся до тех пор, будто спит, Лара действительно
уснула. Смененное на ней, на Катеньке и на постели белье сияло, чистое, глаженое,
кружевное. Лара и в те годы ухитрялась каким-то образом его крахмалить.
Юрия Андреевича окружала блаженная, полная счастья, сладко дышащая жизнью,
тишина. Свет лампы спокойной желтизною падал на белые листы бумаги и золотистым
бликом плавал на поверхности чернил внутри чернильницы. За окном голубела зимняя
морозная ночь. Юрий Андреевич шагнул в соседнюю холодную и неосвещенную комнату,
откуда было виднее наружу, и посмотрел в окно. Свет полного месяца стягивал снежную
поляну осязательной вязкостью яичного белка или клеевых белил.
Роскошь морозной ночи была непередаваема. Мир был на душе у доктора. Он вернулся
в светлую, тепло истопленную комнату и принялся за писание.
Разгонистым почерком, заботясь, чтобы внешность написанного передавала живое
движение руки и не теряла лица, обездушиваясь и немея, он вспомнил и записал в
постепенно улучшающихся, уклоняющихся от прежнего вида редакциях наиболее
определившееся и памятное, «Рождественскую звезду», «Зимнюю ночь» и довольно много
других стихотворений близкого рода, впоследствии забытых, затерявшихся и потом никем
не найденных.
Потом от вещей отстоявшихся и законченных перешел к когда-то начатым и
брошенным, вошел в их тон и стал набрасывать их продолжение, без малейшей надежды их
сейчас дописать. Потом разошелся, увлекся и перешел к новому.
После двух-трех легко вылившихся строф и нескольких, его самого поразивших
сравнений, работа завладела им, и он испытал приближение того, что называется
вдохновением. Соотношение сил, управляющих творчеством, как бы становится на голову.
Первенство получает не человек и состояние его души, которому он ищет выражения, а
язык, которым он хочет его выразить.
Язык, родина и вместилище красоты и смысла, сам начинает думать и говорить за
человека и весь становится музыкой, не в отношении внешне слухового звучания, но в
отношении стремительности и могущества своего внутреннего течения. Тогда подобно
катящейся громаде речного потока, самым движением своим обтачивающей камни дна и
ворочающей колеса мельниц, льющаяся речь сама, силой своих законов создает по пути,
мимоходом, размер и рифму, и тысячи других форм и образований еще более важных, но до
сих пор неузнанных, неучтенных, неназванных.
В такие минуты Юрий Андреевич чувствовал, что главную работу совершает не он сам,
но то, что выше его, что находится над ним и управляет им, а именно: состояние мировой
мысли и поэзии, и то, что ей предназначено в будущем, следующий по порядку шаг, который
предстоит ей сделать в её историческом развитии. И он чувствовал себя только поводом и
опорной точкой, чтобы она пришла в это движение.
Он избавлялся от упреков самому себе, недовольство собою, чувство собственного