Page 284 - Доктор Живаго

ограничиться гражданскою кремацией. В соответствующие организации было заявлено.
Ждали представителей.
В их ожидании в комнате было пусто, как в освобожденном помещении между выездом
старых и водворением новых жильцов.
Эту тишину нарушали только чинные шаги на цыпочках и неосторожное шарканье
прощающихся. Их было немного, но все же гораздо больше, чем можно было предположить.
Весть о смерти человека почти без имени с чудесной скоростью облетела весь их круг.
Набралось порядочное число людей, знавших умершего в разную пору его жизни и в разное
время им растерянных и забытых. У его научной мысли и музы нашлось еще большее
количество неизвестных друзей, никогда не видавших человека, к которому их тянуло, и
пришедших впервые посмотреть на него и бросить на него последний прощальный взгляд.
В эти часы, когда общее молчание, не заполненное никакою церемонией, давило почти
ощутимым лишением, одни цветы были заменой недостающего пения и отсутствующего
обряда.
Они не просто цвели и благоухали, но как бы хором, может быть, ускоряя этим тление,
источали свой запах, и, оделяя всех своей душистою силой, как бы что-то совершали.
Царство растений так легко себе представить ближайшим соседом царства смерти.
Здесь, в зелени земли, между деревьями кладбищ, среди вышедших из гряд цветочных
всходов сосредоточены, может быть, тайны превращения и загадки жизни, над которыми мы
бьемся. Вышедшего из гроба Иисуса Мария не узнала в первую минуту и приняла за
идущего по погосту садовника. (Она же, мнящи, яко вертоградарь есть…)

14

Когда покойника привезли по месту последнего жительства в Камергерский, и
извещенные и потрясенные известием о его смерти друзья вбежали с парадного в настежь
раскрытую квартиру с ополоумевшей от страшной новости Мариной, она долгое время была
сама не своя, валялась на полу, колотясь головой о край длинного ларя с сиденьем и
спинкою, который стоял в передней и на который положили умершего, до прибытия
заказанного гроба и пока приводили в порядок неубранную комнату. Она заливалась слезами
и шептала и вскрикивала, захлебываясь словами, половина которых ревом голошения
вырывалась у нее помимо её воли. Она заговаривалась, как причитают в народе, никого не
стесняясь и не замечая. Марина уцепилась за тело и её нельзя было оторвать от него, чтобы
перенести покойника в комнату, прибранную и освобожденную от лишней мебели, и обмыть
его и положить в доставленный гроб. Всё это было вчера. Сегодня неистовство её страдания
улеглось, уступив место тупой пришибленности, но она по-прежнему была невменяема,
ничего не говорила и себя не помнила.
Здесь просидела она остаток вчерашнего дня и ночь, никуда не отлучаясь. Сюда
приносили ей покормить Клаву и приводили Капу с малолетней нянею, и уносили и уводили.
Ее окружали свои люди, одинаково с нею горевавшие Дудоров и Гордон. На эту
скамью к ней присаживался отец, тихо всхлипывавший и оглушительно сморкавшийся
Маркел. Сюда подходили к ней плакавшие мать и сестры.
И было два человека в людском наплыве, мужчина и женщина, из всех выделявшиеся.
Они не напрашивались на большую близость к умершему, чем перечисленные. Они не
тягались горем с Мариною, её дочерьми и приятелями покойного, и оказывали им
предпочтение. У этих двух не было никаких притязаний, но какие-то свои, совсем особые
права на скончавшегося. Этих непонятных и негласных полномочий, которыми оба каким-то
образом были облечены, никто не касался, никто не оспаривал.
Именно эти люди взяли на себя, по-видимому, заботу о похоронах и их устройстве с
самого начала, и ими распоряжались с таким ровным спокойствием, точно это приносило им
удовлетворение.
Эта высота их духа бросалась всем в глаза и производила странное впечатление.