Page 287 - Доктор Живаго

замечательные способности, частью драматические, а с другой стороны и музыкальные, она
чудесно всех копирует и разыгрывает целые сцены собственного сочинения, но кроме того, и
поет по слуху целые партии из опер, удивительный ребенок, не правда ли. Я хочу отдать её
на приготовительные, начальные курсы театрального училища или консерватории, куда
примут, и определить в интернат, я для того и приехала, покамест без нее, чтобы все
наладить, а потом уеду. Разве всё расскажешь, не правда ли? Но об этом после. А сейчас я
пережду, когда уляжется волнение, помолчу, соберусь с мыслями, попробую отогнать
страхи. Кроме того, мы чудовищно задержали Юриных близких в коридоре. Мне два раза
почудилось, что в дверь стучали. И там какое-то движение, шум. Наверное, приехали из
похоронной организации. Пока я посижу и подумаю, растворите двери и впустите публику.
Пора, не правда ли. Постойте, постойте. Надо скамеечку под гроб, а то до Юрочки не
дотянуться. Я на цыпочках пробовала, очень трудно. А это ведь понадобится Марине
Маркеловне и детям. И кроме того, требуется обрядом. «И целуйте меня последним
целованием». О не могу, не могу. Как больно. Не правда ли.
— Сейчас я всех впущу. Но раньше вот что. Вы сказали столько загадочного и подняли
столько вопросов, видимо, мучающих вас, что я затрудняюсь ответом. Одно хочу, чтобы вы
знали. Охотно, от всей души предлагаю вам во всем, что вас заботит, свою помощь. И
помните. Никогда, ни в каких случаях не надо отчаиваться. Надеяться и действовать — наша
обязанность в несчастии. Бездеятельное отчаяние — забвение и нарушение долга. Сейчас я
впущу прощающихся. Насчет скамейки вы правы. Я раздобуду и подставлю.
Но Антипова его уже не слышала. Она не слышала, как Евграф Живаго отворил дверь в
комнату и в нее хлынула толпа из коридора, не слышала его переговоров с устроителями
похорон и главными провожающими, не слышала шороха движущихся, рыдания Марины,
покашливания мужчин, женских слез и вскриков.
Круговорот однообразных звуков укачивал ее, доводил до дурноты. Она крепилась изо
всех сил, чтобы не упасть в обморок. Сердце у нее разрывалось, голову ломило. Поникнув
головой, она погрузилась в гадания, соображения, воспоминания.
Она ушла в них, затонула, точно временно, на несколько часов, перенеслась в какой-то
будущий возраст, до которого еще неизвестно, доживет ли она, который старил её на десятки
лет и делал старухой. Она погрузилась в размышления, точно упала на самую глубину, на
самое дно своего несчастия. Она думала:
«Никого не осталось. Один умер. Другой сам себя убил. И только остался жив тот, кого
следовало убить, на кого она покушалась, но промахнулась, это чужое, ненужное
ничтожество, превратившее её жизнь в цепь ей самой неведомых преступлений.
И это чудище заурядности мотается и мечется по мифическим закоулкам Азии,
известным одним собирателям почтовых марок, а никого из близких и нужных не осталось.
Ах, да ведь это на Рождестве, перед задуманным выстрелом в это страшилище
пошлости был разговор в темноте с Пашей мальчиком в этой комнате, и Юры, с которым тут
сейчас прощаются, тогда еще в её жизни не было в помине».
И она стала напрягать память, чтобы восстановить тот рождественский разговор с
Пашенькой, но ничего не могла припомнить, кроме свечи, горевшей на подоконнике, и
протаявшего около нее кружка в ледяной коре стекла.
Могла ли она думать, что лежавший тут на столе умерший видел этот глазок проездом
с улицы, и обратил на свечу внимание? Что с этого, увиденного снаружи пламени, — «Свеча
горела на столе, свеча горела» — пошло в его жизни его предназначение?
Ее мысли рассеялись. Она подумала: «Как жаль все-таки, что его не отпевают
по-церковному! Погребальный обряд так величав и торжественен! Большинство покойников
недостойны его. А Юрочка такой благодарный повод! Он так всего этого стоил, так бы это
„надгробное рыдание творяще песнь аллилуйя“ оправдал и окупил!»
И она ощутила волну гордости и облегчения, как всегда с ней бывало при мысли о
Юрии и в недолгие промежутки жизни вблизи его. Веяние свободы и беззаботности, всегда
исходившее от него, и сейчас охватило ее. Она нетерпеливо встала с табурета, на котором