Page 78 - Доктор Живаго

Но Лара не поверила Галиуллину. Ошеломляющая внезапность разговора взволновала
ее. Она не могла справиться с нахлынувшими слезами и не хотела плакать при посторонних.
Она быстро встала и вышла из палаты, чтобы овладеть собою в коридоре.
Через минуту она вернулась внешне спокойная. Она нарочно не глядела в угол на
Галиуллина, чтобы снова не расплакаться.
Подойдя прямо к койке Юрия Андреевича, она сказала рассеянно и заученно:
— Здравствуйте. На что жалуетесь?
Юрий Андреевич наблюдал её волнение и слезы, хотел спросить ее, что с ней, хотел
рассказать ей, как дважды в жизни видел ее, гимназистом и студентом, но он подумал, что
это выйдет фамильярно и она поймет его не правильно. Потом он вдруг вспомнил мертвую
Анну Ивановну в гробу и Тонины крики тогда в Сивцевом, и сдержался, и вместо всего этого
сказал:
— Благодарю вас. Я сам врач и лечу себя собственными силами. Я ни в чем не
нуждаюсь.
— За что он на меня обиделся? — подумала Лара и удивленно посмотрела на этого
курносого, ничем не замечательного незнакомца.
Несколько дней была переменная, неустойчивая погода, теплый, заговаривающийся
ветер ночами, которые пахли мокрой землею.
И все эти дни поступали странные сведения из ставки, приходили тревожные слухи из
дому, изнутри страны. Прерывалась телеграфная связь с Петербургом. Всюду, на всех углах
заводили политические разговоры.
В каждое дежурство сестра Антипова производила два обхода, утром и вечером, и
перекидывалась ничего не значащими замечаниями с больными из других палат, с
Галиуллиным, с Юрием Андреевичем. — Странный любопытный человек, — думала она. —
Молодой и нелюбезный. Курносый и нельзя сказать, чтобы очень красивый. Но умный в
лучшем смысле слова, с живым, подкупающим умом. Но дело не в этом. А дело в том, что
надо поскорее заканчивать свои обязанности здесь и переводиться в Москву, поближе к
Катеньке. А в Москве надо подавать на увольнение из сестер милосердия и возвращаться к
себе в Юрятин на службу в гимназии. Ведь про бедного Патулечку все ясно, никакой
надежды, тогда больше не к чему и оставаться в полевых героинях, ради его розысков только
и было это нагорожено.
Что теперь там с Катенькой? Бедная сиротка (тут она принималась плакать).
Замечаются очень резкие перемены в последнее время. Недавно были святы долг перед
родиной, военная доблесть, высокие общественные чувства. Но война проиграна, это —
главное бедствие, и от этого всё остальное, все развенчано, ничто не свято.
Вдруг все переменилось, тон, воздух, неизвестно как думать и кого слушаться. Словно
водили всю жизнь за руку, как маленькую, и вдруг выпустили, учись ходить сама. И никого
кругом, ни близких, ни авторитетов. Тогда хочется довериться самому главному, силе жизни
или красоте или правде, чтобы они, а не опрокинутые человеческие установления управляли
тобой, полно и без сожаления, полнее, чем бывало в мирной привычной жизни,
закатившейся и упраздненной. Но в её случае, — вовремя спохватилась Лара, — такой целью
и безусловностью будет Катенька. Теперь, без Патулечки, Лара только мать и отдаст все
силы Катеньке, бедной сиротке.
Юрию Андреевичу писали, что Гордон и Дудоров без его разрешения выпустили его
книжку, что её хвалят и пророчат ему большую литературную будущность, и что в Москве
сейчас очень интересно и тревожно, нарастает глухое раздражение низов, мы накануне
чего-то важного, близятся серьезные политические события.
Была поздняя ночь. Юрия Андреевича одолевала страшная сонливость. Он дремал с
перерывами и воображал, что, наволновавшись за день, он не может уснуть, что он не спит.
За окном позевывал и ворочался сонный, сонно дышащий ветер. Ветер плакал и лепетал:
«Тоня, Шурочка, как я по вас соскучился, как мне хочется домой, за работу!» И под
бормотание ветра Юрий Андреевич спал, просыпался и засыпал в быстрой смене счастья и