Page 12 - Донские рассказы

райцентре, они на равных закусывали в столовой, причем если дядя и шофер выпили
только по одной рюмке водки, то на долю маленького Коли пришлась целая бутылка
лимонада, напитка, о котором в Сухом Логу никогда и слыхом не слыхали.
Из поездки они вернулись закадычными друзьями. Мальчишеская любовь и
привязанность были без особых стараний надежно завоеваны добродушным и веселым
дядей. И когда за ужином Коля сказал: «Я думаю, дядя Саша, переселиться от бабушки к
тебе. Ты все-таки мужчина, мне с тобой, пожалуй, будет удобнее спать», – Ольга
вспыхнула, в ужасе воскликнула: «Коля! Да как же ты смеешь обращаться к дяде на
«ты»? Сейчас же извинись, негодный мальчишка!» Но Александр Михайлович
немедленно пришел на выручку своему другу: «Что вы, Олечка, мы перешли с ним на
«ты» по обоюдному согласию. Нам в постоянном общении так проще».
Ничего не скажешь, умел старый солдат – общительный и простой – подобрать ключик к
каждому сердцу: Ольгу он покорил вежливой предупредительностью, немудреными
комплиментами и плохо скрытым восхищением ее красотой. Она отлично видела, как он
втайне любуется ею, и тихонько гордилась и даже немного кокетничала с ним, так,
самую малость, в пределах родственных отношений. Серафима Петровна, сраженная
простотою и офицерской услужливостью гостя, была прямо-таки потрясена, когда он
обнаружил в передней под вешалкой ее разорванную туфлю и так искусно зашил, что
впору бы и самому хорошему мастеру обувного цеха. Для этого маленький Коля
раздобыл у соседа-сапожника шило и тонкую дратву, а починку они произвели,
скрываясь ото всех на конюшне. Николай только улыбался про себя, глядя на то, как
брат преуспевает и с диковинной быстротой становится в доме своим человеком.
– Где ты, Саша, выучился сапожному мастерству? – спросил он, разглядывая тещину
туфлю.
– В лагере, – коротко ответил Александр. – В Академии имени Фрунзе нас этому не
обучали, а вот в другой академии за четыре года я многое постиг: могу сапожничать,
класть печи, с грехом пополам плотничаю. Нет худа без добра, браток! Только тяжело
доставалась эта наука в тамошних условиях…

В комнату вошла Серафима Петровна, и разговор прервался.

В субботу рано утром Александр Михайлович и маленький Коля ушли на речку с
удочками. Через два часа они вернулись, торжествующие, гордые успехом, потребовали
у Серафимы Петровны большую эмалированную чашку и молча, с истинно рыбацким
достоинством высыпали из садка груду живых, трепещущих пескарей.
– Любезная Серафима Петровна! Здесь этих милых рыбок ровным счетом шестьдесят три
штуки. Если их почистить, зажарить на сковороде на коровьем топленом масле, чтобы
они прожарились до хруста, а затем залить их десятком яиц – то лучшего завтрака не
придумаешь! Это мечта всех порядочных рыболовов! – сказал Александр Михайлович.

В конце завтрака, когда маленький Коля незаметно улизнул из-за стола, Александр
Михайлович долго смотрел на Серафиму Петровну смеющимися глазами, постукивал по
столу пальцами, озорно улыбался.
– Чему это вы, Александр Михайлович, посмеиваетесь? – невольно краснея, спросила
Серафима Петровна.

– Я не посмеиваюсь, а просто счастливо и, может быть, немножко глупо улыбаюсь, глядя
на вас. И думаю: до чего же вы смолоду были, очевидно, победительной женщиной! На
вас и сейчас-то не налюбуешься, а что же было лет двадцать назад? Мужчины, наверное,
падали навзничь?
– Смолоду и вы, Александр Михайлович, были, наверное, хват-парень…

– Не пришлось, матушка, побыть хватом, не успел, война все скушала!

– Так уж и все?
– Вчистую! Помилуйте, двадцати лет пошел в царскую армию, четыре года мировой
войны, потом – Гражданская война, потом всякие банды и бандочки, потом женился.
Когда же мне было проявлять свою прыть? Вот вы – другое дело. Вы рано овдовели…