Page 21 - Донские рассказы

Кто повинен? Я глубочайше убежден, что подавляющее большинство сидело и сидит
напрасно, они – не враги. Слов нет, были среди изъятых и настоящие враги, однако их
меньшинство, жалкое меньшинство! В тридцать восьмом году в Ростове на Первое мая,
как только до тюрьмы долетели с демонстрации звуки «Интернационала», и в тюрьме
подхватили и запели «Интернационал». И как пели! Ничего подобного я никогда не
слышал в жизни, и не дай бог еще раз услышать!.. Пели со страстью, с гневом, с
отчаянием! Трясли железные решетки и пели… Тюрьма дрожала от нашего гимна! Да
разве враги могли так петь?! – Голос Александра Михайловича осекся, худое лицо
исказилось, но глаза остались сухими, он надолго замолчал и вновь заговорил, только
когда справился с волнением. – Я тебе так скажу: настоящие коммунисты и там
оставались коммунистами… И я не потерял веру в свою партию и сейчас готов для нее
на все! Зачеркнуть всю свою сознательную жизнь? Затаить злобу?! Не могу! На Сталина
обижаюсь. Как он мог такое допустить?! Но я вступал в партию тогда, когда он был как
бы в тени великой фигуры Ленина. Теперь он – признанный вождь. Он был во главе
борьбы за индустрию в стране, за проведение коллективизации. Он, безусловно,
крупнейшая после Ленина личность в нашей партии, и он же нанес этой партии такой
тяжкий урон. Я пытаюсь объективно разобраться в нем и чувствую, что не могу. Мешает
одно, мы с ним не на равных условиях: если я отношусь к нему с неприязнью, то ему на
это наплевать, ему от этого ни холодно ни жарко, а вот он отнесся ко мне неприязненно,
так мне от этого было и холодно, и жарко, и еще кое-что похуже… Какая уж тут может
быть объективность с моей стороны? Однако я – не мальчик и отличнейше понимаю, что
предвзятость – плохой советчик. Во всяком случае, мне кажется, что он надолго
останется неразгаданным не только для меня. Приведу тебе такой пример. В двадцатых
годах после учений в нашем военном округе, о которых я говорил, он согласился
отобедать с нами. Было восемь старших военачальников. В разговоре кто-то из наших
скептически отозвался об одном командире дивизии: «Он же бывший офицер царской
армии». Сталин и говорит: «Ну, и что из того, что бывший офицер? Офицеры бывают
разные. Под Царицыном в восемнадцатом году, возле Кривой Музги, попал к нам в плен
раненый казачий офицер. Пулеметной очередью был ранен в обе ноги, в мякоть, кости
не были затронуты. Мы с Ворошиловым решили с ним поговорить. Приходим. Лежит на
носилках, на цементном полу. Спрашиваем: «За что вы с нами воюете?» Плюется,
кричит: «С большевистскими комиссарами я не разговариваю!» Во второй раз к нему
пришли. Молчит. В третий раз. Походили, привык, стали разговаривать. Ведем с ним
политические беседы, разъясняем, что к чему… А теперь он у нас в больших
военачальниках ходит».

В восемнадцатом году его заинтересовала судьба одного вражеского офицера, а двадцать
лет спустя не интересуют судьбы тысяч коммунистов. Да что же с ним произошло? Для
меня совершенно ясно одно: его дезинформировали, его страшнейшим образом вводили
в заблуждение, попросту мистифицировали те, кому была доверена госбезопасность
страны, начиная с Ежова. Если это может в какой-то мере служить ему оправданием… –
Александр Михайлович разом умолк, прислушался.
По траве зашуршали чьи-то шаги. Из сумеречной темноты послышался гулкий басок:

– Рыбакам доброго здоровья!
– Здравствуй, дедушка Сидор, – отозвался Николай. – Проходи, садись, гостем будешь.

К костру подошел овчар, коснулся рукой красной тряпицы на голове, забасил:
– У меня тут овечки неподалеку ночуют, а я думаю, сем-ка пойду к Миколе-агроному,
может, ушица у него осталась, должен же он овечьего пастыря покормить. Допрежде ты,
бывалоча, меня подкармливал юшкой, а ноне как? С уловом?

– И уха есть, и рыба, и даже выпить деду найдется.
– Спаси Христос, добрый ты человек, дай бог тебе и твоему гостю здоровья.

Старик легко опустился на колени, поджал левую ногу, сел поудобнее и взглянул на
Александра Михайловича из-под седых бровей по-молодому пронзительными, но
веселыми глазами.

После обычных разговоров о видах на урожай, о травостое, о погоде старик спросил: