Page 18 - Донские рассказы

и щемящее радостное волнение.
Время остановилось. Слезящимися глазами он следил за кончиком удилища. Очень
хотелось курить, но некогда было достать из кармана папиросы. Шел средний окунь.
Брал уверенно и жадно. После того как сорвался первый, крупный, судя по
сопротивлению, – сходы пошли один за другим. Четвертый окунь сошел с крючка, чуть
не приткнувшись к борту лодки. Секунду ошалело стоял у самой поверхности воды,
потом сверкнул зеленой молнией, растворился в глубине.

– Нет, без подсачка ловить – мальчишество! – вслух хрипло сказал Александр
Михайлович и с досадой плюнул на то место, где только что стоял окунь.

После двухчасового воздержания с наслаждением закурил, распрямил спину. Сзади
неслышно подошел к обрыву Николай, долго смотрел на брата, тихо посмеиваясь.
– Ты в этом соломенном брыле, Саша, удивительно похож на старого деда-бахчевника. И
сидишь-то по-стариковски, горбишься, будто тебе все восемьдесят лет.
– Что же, я и на рыбалке должен соблюдать строевую выправку? Ты почему не спросишь,
сколько я поймал? Я превзошел самого себя, если хочешь знать! Я недооценил свои
способности! Изволь, любуйся.

Николай, тормозя каблуками, скатился с глинистого обрыва, ступил в лодку. В
вытащенном из воды садке с влажным шуршанием затрепыхались окуни.

– На очень изрядную уху, – явно желая польстить брату, сказал он. – Сколько счетом? О,
да тут два отличнейших горбача!

– Двадцать три хвоста! И несколько штук сорвалось. Почему у тебя нет подсачка для
такой рыбы? Это же вопиющее безобразие! Леса длинная, приходится брать ее в руку, и
сходы – один за другим.

– Я такую рыбу не ловлю, я с такой мелочью не связываюсь, а крупный черпак для
сазанов есть. Не жадничай, Саша, хватит и этого улова. Сматывай удочку, и пошли
варить уху. Говорил же тебе, что здесь рыбы, как в садке.
Александр Михайлович с хрустом потянулся, сказал:
– Ты не поверишь, Николай, какое наслаждение я испытал за сегодняшний день. Давно я
так не радовался и не волновался! Знаешь, просидел четыре часа, не разгибаясь, а время
прошло с начала клева, как четыре минуты. На какие-то часы я вернулся в детство, и
какое это блаженство, если бы ты знал! Ни одной мыслишки в голове, ни проблеска
воспоминаний… Ты не представляешь, как ты меня порадовал этой поездкой. Иди сюда,
я тебя обниму, свирепый ты мой чеченец!

На закате солнца они плотно поужинали рыбой и превосходной ухой. Под разварного
окуня Александр Михайлович выпил рюмку водки. От второй решительно отказался.

– Брат, ты меня не приневоливай. Раньше я мог много выпить и быть не очень хмельным,
а теперь не то… Да у меня и без водки так хорошо на душе! Давай лучше поговорим.
Надо же мне рассказать тебе мою одиссею. Налей мне чашку чаю, покрепче.

От воды потянуло сыростью. Заметно похолодало. На западе, за приречными вербами
погорела заря. Синяя тьма надвигалась с востока. Лишь одинокое облачко в зените,
подсвеченное снизу солнцем, сияло таким нежнейшим опаловым светом, что Николаю
почему-то до боли грустно было на него смотреть.

В кустах несмело защелкал соловей. Александр Михайлович сидел возле потухшего
костра, помешивал прутиком золу, искал уголек прикурить от живого огня. На минуту
прислушался к затянувшемуся соловьиному щелканью, сказал:

– Молодой, не распелся еще, не выучился как следует. – Помолчал, почмокал губами,
раскуривая отсыревшую папиросу. – Вот так и вы, молодые, во всяком случае –
некоторые из вас, еще не приобретете жизненного опыта, а уже беретесь судить обо
всем, даже о том, чего еще как следует не осмыслили, не продумали до скрытой
глубины, ну, и поете с чужого голоса, щелкаете, как вот этот соловейко, а настоящего