Page 26 - Донские рассказы

безобразие! Чертовщина какая-то! Какой мудрец разберется в этой абракадабре?! Как
хочешь, но я сгораю от черной зависти!

– Иди, садись в лодку. Счастье тебя ждет, о рыцарь, вверивший свое сердце Серафиме
прекрасной, – готовя кукан, улыбался Николай.

– Тебе шуточки, а как я теперь на нее взгляну? Когда она положила в корзину пол-литра
водки, я растроганно прижал руку к сердцу, прошептал: «Серафима Петровна, самый
жирный, самый крупный сазан из Пахомовой ямы, собственноручно пойманный мною,
завтра будет лежать у ваших ног».
– А она что?

– Она царственно улыбнулась, сказала: «Я верю в вас, Александр Михайлович».
– Дорогой Александр Михайлович?

– Нет, просто Александр Михайлович, но «дорогой» висело в воздухе, то есть
подразумевалось само собой.

– Так вот, «просто Александр Михайлович», чтобы ваше обещание не повисло в воздухе,
чтобы поймать реального, а не подразумеваемого сазана, чтобы вам еще раз царственно
улыбнулась ваша Дульцинея Петровна, – извольте идти, проверить насадку и упорно
ждать.
– Есть идти, проверить насадку и упорно ждать! – Александр Михайлович круто
повернулся, чуть не упал, зацепившись ногой за глыбу глины, но выправился и,
посмеиваясь, проворно зашагал к лодке.

На восходе солнца стало еще прохладнее, потянул легкий ветерок, исчез туман, и уже
окрасились, светло зазеленели кроны тополей, мягко озаренные низким солнцем.
«Мелкий и средний сазан берут с ходу, рывком, а очень крупный давит солидно,
медленно, степенно гнет кончик удилища к воде», – наставлял брата Николай. И вот
именно такой клев вскоре заставил Александра Михайловича пережить минуту
наивысшего напряжения. Леса на правой удочке выпрямилась, чуть-чуть зашевелилась,
пошла книзу, и следом медленно, страшно медленно стал клониться к воде кончик
удилища. Собрав всю волю, Александр Михайлович дождался, когда кончик удилища
уткнулся в воду, и только тогда плавно, но сильно подсек. И мгновенно пришло такое
ощущение, будто крючок на дне намертво зацепился за корягу. А уже в следующий миг
мощная потяжка заставила Александра Михайловича вскочить на ноги, взяться за
комель удилища обеими руками. Неподвластная сила, чуть ли не равная его силе, гнула
удилище с нарастающим тяжелым упорством.

Николай бежал к лодке, преодолевая свалившиеся с обрыва груды земли саженными
прыжками. В левой руке его развевался поднятый над головой подсак.

– Удилище! Удилище отводи назад! Не давай ему вытянуть лесу напрямую! – кричал он.
Но Александр Михайлович не слышал его. Он уперся левой ногой в сиденье на корме,
откинулся назад, противоборствуя дикой силе, вырывавшей из его рук удилище, и
слышал только один пугающий звук: по удилищу, от середины до самой чакановки, шел
сухой треск, будто сквозь дерево пропускали электрический ток. Этот треск он не только
слышал, но и ощущал побелевшими от напряжения стиснутыми пальцами и мускулами
рук.
Николай уже подбежал к лодке, успев на бегу крикнуть:

– Бросай! Да бросай же!..

И в этот момент удилище, согнутое чуть ли не от самых рук рыбака и вытянутое в одну
линию с лесой, со свистом распрямилось, сухо и звонко щелкнула оборванная леса. Все
было кончено.

– Видел? – хриплым голосом трагически вопросил качнувшийся Александр Михайлович,
поворачивая к Николаю бледное лицо.