Page 244 - Донские рассказы
P. 244

дети горькими сиротами… Поравнялся он со мной.
                – Батя, – говорит, – родной мой, прощай!..

                Слезы у него кровь по щекам смывают, а я… насилу руку поднял… будто окостенел… В
                кулаке у меня штык зажатый. Вдарил я его тем концом, какой на винтовку надевается. В
                это место вдарил, повыше уха… Он как крикнет – ой! – заслонил лицо ладонями и упал с
                порожек… Казаки гогочут:
                – Омочай их, Микишара! Ты, видно, прижеливаешь свово Данилку!.. Бей, а то тебе
                кровицу пустим!..
                Сотенный вышел на крыльцо, сам ругается, а в глазах – смех… Как начали их штыками
                пороть, у меня душа замутилась. Кинулся я в уличку бежать, глянул в сторону – увидал,
                как Данилушку мово по земле катают. Воткнул ему вахмистр штык в горло, а он только –
                кррр.

                Внизу под напором воды хрустнули доски парома, слышно было, как хлынула вода, а
                верба дрогнула и тягуче заскрипела. Микишара потрогал ногою вздыбившуюся корму,
                сказал, выбивая из трубки желтую метелицу искр:
                – Утопает наш паром, завтра придется до полудня дневалить на вербе. Вот случай какой
                выпал!..
                Долго молчал, потом, понижая голос, глухо заговорил:

                – Меня за энто дело в старшие урядники произвели…
                Много воды в Дону утекло с той поры, а досель вот ночьми иной раз слышу, как будто
                кто хрипит, захлебывается… Тогда, как бежал, слышал Данилушкин-то хрип… Вот она,
                совесть, и убивает…
                До весны держали мы фронт против красных, потом соединился с нами генерал
                Секретёв, и погнали красных за Дон, в Саратовскую губернию. Я – человек семейный, а
                от службы никакого послабления не дали, потому что сыны в большевиках. Дошли мы до
                города Балашова. Про Ивана – сына старшего – ни слуху ни духу. Как прознали казаки –
                чума их ведает, что Иван от красных перешел и служит в тридцать шестой казачьей
                батарее. Грозились хуторные: «Ежели найдем где Ваньку, душу вынем».

                Заняли мы одну деревню, а тридцать шестая там…
                Нашли мово Ивана, скрутили и приводят в сотню. Тут его люто избили казаки и сказали
                мне:
                – Гони его в штаб полка!

                Штаб стоял верстах в двенадцати от этой деревни. Дает сотенный мне бумагу и говорит,
                а сам в глаза не глядит:

                – Вот тебе, Микишара, бумага. Гони сына в штаб: с тобой надежней, от отца он не
                убежит!..

                И вразумил тут меня господь. Догадался я: к тому они меня в конвой назначают, думают,
                что пущу я сына на волю, опосля и его словят, и меня убьют…
                Прихожу я в ту хату, где содержали Ивана под арестом, говорю страже:

                – Давайте арестованного, я его погоню в штаб.

                – Бери, – говорят, – нам не жалко!..
                Накинул Иван шинель внапашку, а шапку покрутил-покрутил в руках и кинул на лавку.
                Вышли мы с ним за деревню на бугор, он молчит, и я молчу. Поглядываю назад, хочу
                приметить, не следят ли нас. Только дошли мы до полпути, часовенку минули, а позаду
                никого не видно. Тут Иван обернулся ко мне и говорит жалостно так:

                – Батя, все одно в штабе меня убьют, на смерть ты меня гонишь! Неужто совесть твоя
   239   240   241   242   243   244   245   246   247   248   249