Page 32 - Донские рассказы

обморок. На этот раз и глазом не смотрит. Опять ведро воды на нее вылил, она и отошла,
крик подняла, в слезы пустилась, ногами брыкает.

«Ты, – говорит, – такой-сякой, новую шелковую кофточку мне загубил, всю водою залил,
теперь не отстирается! Изменник! На всякую девку глаза лупишь! Жить не могу с тобой,
с извергом!» – и все такое прочее. Ну, думаю, раз ногами брыкаешь и про кофточку
вспомнила, значит – оживела, значит – перезимуешь, милая!
Присел к столу, курю, гляжу: любезная моя встала, полезла в сундук, имущество свое в
узелок собирает. Дошла с узелком до двери и говорит: «Ухожу от тебя. У сестры жить
буду». Я, конечно, вижу, что на ней сатана верхом поехал и что поперек ей сейчас
ничего говорить нельзя, потому и согласился. «Иди, – говорю, – там тебе лучше будет».
«Ах, вот как! – говорит. – Такая, значит, твоя ко мне любовь, что ты и не удерживаешь
меня? Так никуда же я не пойду, а возьму сейчас и повешусь, чтобы тебя, сукиного сына,
всю жизнь совесть мучила!»
Оживленный воспоминаниями, Звягинцев достал кисет и, улыбаясь, покачивая головой,
стал сворачивать папироску. Николай держал в руках влажные, горячие от пота
портянки и тоже улыбался, но сонно и вяло. Надо бы дойти до колодца и постирать
портянки, но ему не хотелось прерывать увлекшегося своим рассказом Звягинцева, да и
сил не было, чтобы подняться и идти по солнцепеку. Закурив, Звягинцев продолжал:
– Подумал я и говорю: «Что ж, Настасья Филипповна, вешайся, веревка за сундуком
лежит». Кинула она свой узел, схватила веревку и – в горницу. Стол подвинула,
привязала один конец к крюку, на каком когда-то люльку детскую вешали, на другом
петлю сделала и надела себе на шею. Со стола не прыгает, а подогнула колени,
подбородком в петлю упирается и хрипит, будто и на самом деле душится. А я сижу
возле стола, дверь-то в горницу чуть приоткрыта, и мне всю эту картину очень даже
видно. Подождал я немного, а потом громко так говорю: «Ну, слава богу, кажись,
повесилась. Отмучился я!» Эх, как она даст прыжка со стола, да ко мне с кулаками: «Так
ты рад бы был, если бы я повесилась?! Такой-то ты любящий муж?!» Насилу ее
утихомирил. Хмель с меня как рукой сняло, даром что на вечере почти литр водки
выпил. Сижу после этого сражения и думаю: люди в народный дом пошли спектакль
смотреть, а у меня дома – свое представление, бесплатное. И смех меня разбирает, и на
душе как-то невесело!

Вот на какие штуки женщины – это чертово семя – способны! Да ведь это хорошо, что
детишек дома в ту ночь не было: забрала их к себе родительница моя погостить, а то
ведь могли их перепугать до смерти.
Звягинцев помолчал и заговорил снова, но уже без прежнего воодушевления:

– Не думай, Микола, что мы всю жизнь с женой так жили. Вот только последние два года
испортилась она у меня. А испортилась она, прямо скажу, через художественную
литературу.
Восемь лет жили, как люди, работала она прицепщиком на тракторе, ни в обмороки не
падала, никаких фокусов не устраивала, а потом повадилась читать разные
художественные книжки – с этого и началось. Такой мудрости набралась, что слова
попросту не скажет, а всё с закавыкой, и так эти книжки ее завлекли, что ночи напролет
читает, а днем ходит, как овца круженая, и все вздыхает, и из рук у нее все валится. Вот
так раз как-то вздыхала-вздыхала, а потом подходит ко мне с ужимкой и говорит: «Ты бы,
Ваня, хоть раз мне в возвышенной любви объяснился. Никогда я от тебя не слышала
таких нежных слов, как в художественной литературе пишут». Меня даже зло взяло.
«Дочиталась!» – думаю, а ей говорю: «Ополоумела ты, Настасья! Десять лет живем с
тобой, трех детей нажили, с какого же это пятерика я должен тебе теперь в любви
объясняться? Да у меня и язык не повернется на такое дело! Я смолоду никому в нежных
словах не объяснялся, а все больше руками действовал, а сейчас и вовсе не стану, не
такой уж я дурак, как ты думаешь! И ты бы, – говорю ей, – вместо того, чтобы глупые
книжки читать, за детьми лучше присматривала». А дети и на самом деле пришли в
запустение, бегают, как беспризорники, грязные, сопливые, да и в хозяйстве все идет
через пень-колоду.
Подумай, Микола, разве это дело? Я, конечно, не против культурных развлечений и сам
люблю почитать хорошую книжку, в какой про технику, про моторы написано. Были у